– На вот, поешь, – сказал он, ставя тарелку на тумбочку. – А я ушёл. Всё. Пока.

Он хлопнул входной дверью и закрыл её на два оборота ключа. Пётр остался один. Взглянув на принесённую доктором еду, он внезапно почувствовал такой острый голод, что чуть было не захлебнулся собственной слюной. В считанные минуты он съел всё, потом в блаженстве растянулся в постели и крепко заснул.

Проснулся он уже утром. Яркий солнечный луч бил ему прямо в глаза. Он невольно зажмурился. Вновь открыв глаза, он видел улыбающегося доктора. На измождённом лице Петра невольно скользнула ответная улыбка.

– Так-то лучше, – кивнул доктор. – Больной идёт на поправку, а это значит, что не зря меня шесть лет в мединституте знаниями накачивали. Ну как, мужик, настроение? Всё ещё хандришь, или готов к новым трудовым свершениям?

Петру, действительно, стало лучше. Этой ночью он впервые за прошедшую неделю как следует выспался: это было не полуобморочное состояние человека, находящегося на грани между жизнью и смертью, а нормальный, крепкий, здоровый сон человека выздоравливающего. Пропало и вчерашнее раздражение.

– Извини, – сказал он, – я вчера сболтнул лишнее. Спасибо тебе.

– Лучше поздно, чем никогда, – весело отозвался доктор. – Ладно, забыто. Голоден?

– Как волк, – невольно вырвалось у Петра. Он, действительно, чувствовал себя так, словно готов был сейчас проглотить целого быка.

Доктор рассмеялся.

– Обожаю голодных людей. Голодный – значит здоровый. Ладно, лежи, сейчас чего-нибудь сварганю.

Они позавтракали.

– Водки не предлагаю, – подытожил трапезу доктор. – Рано тебе ещё, на ноги сначала встань. Да и сам я в последнее время всё больше в трезвенниках хожу – не до неё, проклятой, будь она трижды неладна. И курить я тебе не дам. С таким бронхитом тебе вообще лучше забыть об этом дерьме, понял?

Странно: ни пить, ни курить у Петра желания не было.

– А теперь давай о деле, – продолжал доктор.

– О каком ещё деле?

– Сейчас узнаешь. – Доктор с минуту чесал в затылке. – Понимаешь, мужик, какая странная история с тобой приключилась. С тем, что у тебя полная потеря памяти, я ещё как-то могу смириться – как-никак, а такие случаи науке известны. Странно здесь другое. Я никак не могу понять, что же послужило причиной твоей амнезии?

Пётр дотронулся рукой до своего затылка.

– Рана на голове, – пояснил он. – В драке, видно, кто-то шарахнул меня по темечку. Вот память и выключилась.

– Да слышал я эту твою легенду о какой-то мифической драке, – махнул рукой доктор, – от твоих же корешей по бомжатнику и слышал. Не то всё это, не то. Понимаешь, рана твоя на голове пустяковая, даже и не рана это вовсе, а так, царапина, ссадина. От таких царапин людям память не отшибает. Нет, здесь что-то другое.

Пётр почувствовал сильное смятение. Он давно уже оставил попытки установить истину о своём прошлом, понимая, что без посторонней помощи всё равно ничего не добьётся, но сейчас… Сейчас доктор, может быть, сам того не ведая, затронул самую потаённую, наиболее глубоко запрятанную струнку в его душе, которая вдруг зазвенела, заныла, задребезжала… Он вдруг понял: не может человек жить без своего прошлого. Не может. Потому и запил он, и в бродяги попал поэтому, и с жизнью своей кончать хотел – и всё из-за того, что не было у него корней в этой жизни, корней, уходящих в прошлое, прочно удерживающих человека на плаву, служащих опорой в трудную минуту, питающих душу целительными токами матери-земли.

Он приподнялся на локте и впился взглядом в бородатое лицо своего собеседника.

– Не береди рану, доктор, – прошептал он, – говори что знаешь. Не томи.