Техник умолк и вытер пот со лба. На виске у него сердито дрожала жилка.

– Тогда получается, что это… – Мартемьянов, не договаривая, указал пальцем в направлении жуткой зелени за окном.

– Получается! – передразнил техник. – От вас не зря скрывали кое-какие нюансы. А вам неймется – гештальт, целокупность! Станция вам глаза намозолила, а что – станция? Дело не в ней, дело в том, что вокруг нее, в лесу вашем, в поле! Другое дело, что это только со станции и видать. Когда сквозит.

– Отпустите же нас! – вскричал Горобиц, художественно простирая руки. – Отпустите, пока мы тоже не повесились!

– Вряд ли, – грустно улыбнулся техник. – От этого не вешаются, вешаются от другого.

– От чего – другого? – волосы Горобца встопорщились снежным ежом. – Из сказанного вами следует, что люди…

– Да кто вам сказал, что вы – люди? – терпение мужчины лопнуло. – Наши микрополиты и пископы придерживаются иного мнения! Ох, и надоел мне ваш брат! Лезут и лезут, а ты для них выкладывайся, насаждай рогатого! Ну-ка, марш наружу!

Он едва не пинками выставил размякшую компанию на свежий воздух. Как только они переступили порог дома, мир вокруг немедленно обрел прежние формы и краски. Дом колыхался и приседал. Техник, стоя в окне, скомандовал:

– А теперь – смирно!

Здор, Мартемьянов и Горобиц, полные тупого, безнадежного отчаяния, встали против окна плечом к плечу. В руках техника появилось большое зеркало.

– Расфокусировать зрение! Не отвлекаться!

Воцарилась недолгая тишина, и вот она внезапно нарушилась истошным визгом Горобица, который увидел. Вслед за ним, подстегнутые Горобицем, завизжали, узрев отражения, Мартемьянов и Здор. Визг их был долгим, перетекал в вой и, по достижении хрипоты, сходил на утробный рык. Они начали пятиться, то и дело оступаясь и садясь в снег, но сразу же поднимались и пятились дальше, не отводя глаз от сверкающего стекла. Дом отдалялся, зеркало становилось яркой точкой, и тонкий луч прочно удерживал три черные согнутые фигуры, отступившие уже к самому лесу. Их окружили деревья, перед глазами замаячили березы и сосны, а луч продолжал рассекать пространства, пустые для невзыскательного взора, и не отпускал троицу, даже скрывшись из вида совершенно. В дальнейшем путешественники вели себя осторожно и не слишком распространялись насчет увиденного. Но и того немногого, что они сочли возможным сообщить своим близким о новых взглядах на собственное устройство – особенно в части, где речь заходила о постоянном воздействии невидимого луча – оказалось достаточно, чтобы общество вынесло вердикт.

Нашего дедушку, несметно богатого чудака, с недавних пор начали сперва посещать, а после одолевать разнообразные видения. Дедушка мучился бессонницей. Он надевал шелковую пижаму, ложился под шелковый балдахин с бархатными кистями и там ворочался. Ему было безразлично, какие видеть предзысыпательные картины – лишь бы забыться. Образы тянулись самые разные: зоопарки, планеты, боевые действия, какие-то рожи, прогнозы погоды, заседания кабинета и прочая дрянь, приближенная к предельной. Но вдруг ему повадились являться непонятности. Дедушка никогда не пользовался интернетом собственноручно, только руководил; и был тем паче удивлен, когда увидел страницу из социальной сети, где описывался город будущего. Пейзажи радовали стилем техно, однако культурное наследие почиталось чрезвычайно.

Фиолетовые прозрачные панели; полумрак, одно переходит в другое и множится; лысые белые девушки едят бутерброды с анальным гелем. Все изъясняются на вавилонском языке, который есть осиновый кол для словоблудия. Если Дженни из Шеффилда услышит «хуй», то не только поймет, что это еще и китайский богдыхан или некий спикер, но и все остальные значения. Тракторист из Бугров, услышав «shit», мигом впитывает всего Фолкнера. Книга же Книг распахивается настолько наглядно, что читать ее уже вовсе незачем.