– Тоже всё нормально. Говорят, что в конце месяца моя очередь отгуливать отпуск.

– Пойдёшь?

– А почему не пойти, если в Контракте они вписали мне именно этот месяц?

– Поедешь куда? К бабушке?

– Н-нет… Не хочу снова ездить в Казань. Мне последнего раза надолго хватит.

– Помню, помню. – усмехаюсь. Баба Нюра, как она хочет, чтоб её называли, а на самом деле она – Наиля, у нас «правильная». Почти как тот же Чекист. Только она ещё и «перфекционистка». То есть – порядок в доме покойного Пулата должен поддерживаться идеальным: пыль стёрта, полы вымыты, все вещи – строго на положенных им местах… Мне самому вполне хватило последнего посещения, когда мне было шесть. Запомнил тогда деда, и «проникся» его «приоритетами» – как не запомнить такое!..

Сидели мы тогда за столом под летним навесом, в чисто выметенном и аккуратном (Ещё бы!) дворе. И я вытащил под столом из своего беляша кусок мяса, и бросил (Думал, что незаметно!) дворовому псу: Алапору. Уж больно просящими глазами тот на меня…

А дед подошёл, схватил меня за руку. Брови кустистые нахмурил:

– Нет! Никогда так больше не делай, сопляк! Я вот этими руками зарабатываю не для того, чтоб дворовая шавка ела мясо! Мясо – для людей! – дед отпустил меня, и показал свои руки, сунув прямо мне под нос. Руки и правда – были заскорузлые и натруженные. Сиренево-коричневые, все в старческих пятнах. Большие! Как мне тогда показалось, даже слишком большие, – Поэтому пусть ест то, что ей бабка в миску намешает! Понял?

Я тогда так напугался, что только покивал. Знал, что бабка покупает на рынке мослы и потроха – специально для собаки. Но дед не отступился:

– Понял, спрашиваю?!

– Понял, Пулат Юсупович. – голос мой дрожал, но слова я выговорил чётко.

Но он ещё с минуту стоял надо мной, возвышаясь, словно прижизненный памятник всему честному трудовому народу. А я – типа, малолетний несознательный преступник, разбазариватель и прожигатель, и по мне Сталинские трудовые лагеря плачут!..

Я умудрился тогда не расплакаться. Губы поджал, прикусил изнутри зубами почти до крови, чтоб не дрожали. Но почувствовал, как в груди всё сжалось. Мать тогда на помощь мне даже не пыталась прийти: отца и боялась, и стеснялась. Уж больно он был «правильных понятий». А сейчас я иногда замечаю и в ней…

Всё это. Твёрдую уверенность в своей хронической правоте. Непоколебимую порядочность – ни разу она со своего супермаркета даже сломанной зубочистки не принесла! Хотя я знаю – другие позволяют себе… И ещё – стремление навести везде в квартире идеальный порядок. Пусть у нас пусто в холодильнике, но лицевые полотенца должны висеть вот на этих крючках, а те, что для ног – вот на этих!.. И мыло хозяйственное в мыльницу для лицевого не клади!

А поскольку тогда ещё был жив отец, я под любым предлогом к деду больше – ни ногой! Потому что отец вообще никогда к нему не ездил. (Похоже, тоже поимел «опыт общения»! При «знакомстве».) Собственно, мать особо и не настаивала. А дед ещё тогда удивлённо расспрашивал её: почему, дескать, единственный любимый внучок не приехал на Новый Год? Да и на девятое мая не был. Уж не из-за того ли случая с беляшом?

Впрочем, чего это я взялся ворошить прошлое? Мёртвое прошлое. Хотя, нет, не совсем мёртвое. После смерти деда, лет пять назад, его «традиции» свято соблюдает перенявшая бразды правления бабуля. И манеру поведения, судя по словам матери, переняла у него же. Поэтому я не удивляюсь, что материнские визиты «на родину» становятся всё реже. И она уже и на Новый Год не ездит к бабушке, ссылаясь на «работу», жуткие холода, и неотложные дела. Кому ж охота, чтоб тебя в очередной раз жутко занудно, одними и теми же словами, «учили жить». И растолковывали то, что ты и сам знаешь отлично. Или рассказывали в сотый раз, как заведено было у них с Пулатом, когда они были молодые…