Дядя Лёша кивает, правда, молча. Во дворе темно, но в отблесках от нашего галогенного общественного фонаря вижу, как на ресницах «Лёшика» что-то подозрительно отблескивает… Слеза? Не моё дело.

– Ну, значит, всё в порядке. Основная задача выполнена. Можете смело отдыхать.

– То есть – делать то, что мы, собственно, и делаем?

– Ну да. Ладно, всего доброго, дядя Фёдор, дядя Лёша. Я пошёл.

Снова поворачиваюсь, и иду к подъезду. Слышу, как не слишком приглушённым голосом дядя Фёдор пеняет напарнику:

– Ну, видишь, балда такая? Всё у нас нормалёк! Даже Райкин малец тебе то же самое говорит! А устами младенца, как известно…

Захожу в тёмный, как обычно после ослепительного сияния двора, подъезд. Слышу справа, там, где каморка-склад дяди Славы под лестницей, подозрительный шум. Но тут же успокаиваюсь: это Тамара с четвёртого сосётся с очередным хахалем. Его вижу в первый раз в жизни. Ну, или не могу узнать со спины. Да и фиг с ними – не мне читать чёртовой Тамаре морали и нравоучения. У неё и свой папаша – как раз дядя Слава! – имеется.

Дом у нас старой, ещё присталинской, постройки. Поэтому к себе на пятый тащусь пешком. Лестничные пролёты большие, широкие – можно подумать, что предполагалось, что и на них кто-то будет жить. Ну, или чтоб никто не мешал друг другу при спешной эвакуации при бомбёжке – тогда, говорят, всё делалось как раз с таким прицелом…

Дверь отпираю своим ключом. Вхожу. Слышу приглушённый звук ящика: кто-то рыдает, что-то кому-то укоризненно выговаривая. Понятно. Мать подсела на очередной слезливо-правдоборческий российский сериал. Где очередную Золушку долго гнобят, распускают о ней гнусные слухи, лишают всего дорогого ей – словом, мутызгают мордой по толчённому стеклу, и т.п., но в конце-концов она всё равно восторжествует над всеми врагами, и даже уделает их так, что и шеф того же гестапо Мюллер позавидует…

Не понимаю, как матери не надоест – ведь сюжеты практически стандартны, словно их писал один сценарист, разнообразя только имена и места действия – то Саратов, то Екатеринбург, то Нижневартовск… Снимаю кроссовки, иду мыть руки.

Когда захожу на кухню, радуюсь потихоньку: снова везде – полный блеск и ажур: очухалась, стало быть, мать. Навела порядок после бардака, учинённого за какую-то пару дней разгильдяем-сожителем. Открываю холодильник. Тут слышу, как у матери началась реклама. И вот она выходит ко мне на кухню.

Общение у нас с матерью, если честно, происходит в последние два-три года достаточно странно. Как бы – схематично. По единому, раз выработанному, и утвержденному «вышестоящими инстанциями», шаблону. Она изображает «трогательную» заботу обо мне, хотя прекрасно знает, что я её «заботливости» не верю ни на грош, и нуждаюсь в ней, как кашалот в зубной щётке. А я изображаю вполне послушного и мирного сынулю. Примерного ученика и любителя спортивных секций. Из идейных соображений культивирующего здоровое тело и здоровый Дух. Мать спрашивает:

– Нашёл вермишель?

Отвечаю, уже ставя отложенную из большой чашки вермишель по-флотски в фаянсовой лакушке в микроволновку:

– Да, спасибо. – поворачиваю таймер на две минуты: не люблю обжигающее.

Вижу, как она мнётся на пороге, то ли не смея проявить своё недовольство, то ли – просто не зная, что сказать. Прихожу на помощь сам:

– В школе всё нормально. Ничего не нарушал, деньги сдавать пока ни на что не надо. В секции тоже всё… Как обычно. – мать у меня до сих пор думает, что я занимаюсь в секции по карате. Ну, пусть себе думает. А даже если и сомневается – проверять же не пойдёт! Поскольку видела, что я сделал с её первым и четвёртым ухажёрами. Хотя последнему и правда – ничего не сломал. Так, попугал слегка… – Как на работе?