Глаше было все равно. Она могла простоять несколько часов неподвижно, если только это понадобится хозяину. В кино? В театр? В парк? Надо, значит, надо.

– Какие картины показывают нынче в кинотеатрах? – обращался Одобеску к дочери, правильно рассчитав, что та моментально откликнется на брошенный призыв. – Что порекомендует нам просвещенная в вопросах киноискусства молодежь?

– В «Центральном» идут «Друзья-товарищи». Посмотри, няня, – внешне доброжелательно и спокойно порекомендовала Аурика, а ее сердце в груди забилось быстро-быстро, как будто она бежала стометровку.

– Сеансы? – поставил задачу Георгий Константинович и почувствовал легкое головокружение.

– Надо звонить, – Аурика метнулась к телефону и по памяти стала набирать номер кинотеатра.

– Шесть часов подойдет? – спросил у Глаши Одобеску.

Та согласно кивнула.

– Или половина восьмого?

И Глаша снова была не против.

– Лучше на половину восьмого, – вмешалась Аурика и выказала готовность купить билет заранее.

– Ну а ты, золотко, сама придумаешь, чем занять вечер, – улыбнулся Георгий Константинович, уговаривая себя быть спокойным.

На самом деле в душе темпераментного Одобеску бушевали страсти, удерживать которые ему час от часу становилось все труднее и труднее. Повышалось давление – Георгий Константинович чувствовал это по повторяющемуся головокружению. Чуткая Глаша не сводила преданных глаз с хозяина, молниеносно подмечая незаметные чужому глазу изменения в его лице. Барон и сам понимал, что любое промедление может привести его к гипертоническому кризу, но все равно пытался сохранять спокойствие и изображать полное благодушие, ненавидя себя за этот тщательно срежесированный спектакль.

– Что с тобой, папа? – заметила Аурика, перехватив взволнованный взгляд бывшей няньки. – Тебе плохо?

– Что ты, что ты! – замахал руками Георгий Константинович. – Немного волнуюсь перед завтрашней встречей.

– Ты-ы-ы? – вытаращила глаза девушка. – А что там у тебя за особенная встреча?

«Это не у меня особенная встреча! – хотелось закричать Одобеску. – Это у тебя встреча!» Но потом барон вспомнил, что встречи у его дочери завтра не будет. И ему стало стыдно – и за подлый маневр, предпринятый им несколько часов тому назад по отношению к этому парню по фамилии Масляницын, и за свое лицедейство, длящееся целый вечер. Ему захотелось признаться во всем, но отцовские чувства заставили его справиться с нахлынувшим раскаянием, и он жестко сказал себе, что так поступил бы на его месте любой.

«Любой!» – снова и снова повторял он себе, ворочаясь в постели под грохот собственного сердца. Эта сердечная канонада измотала Георгия Константиновича так, словно всю ночь его допрашивали с пристрастием. Причем, главный страх барона Одобеску был связан не столько с тем, что его дочь приговорена собственным отцом к убийственному разочарованию, личной драме, называйте это как хотите. Главный страх был связан с другим. С тем, что она узнает о его причастности к происходящему и не простит. «А вдруг этот идиот ненароком проговорится?!» – метался Георгий Константинович из стороны в сторону. – Нет, – успокаивал он себя. – Этот юноша слишком труслив. Не посмеет». «А если глуп?» – точил его червь сомнения. «Ну почему сразу же глуп? – делал Одобеску шаг назад. – По-моему, вполне сообразительный юноша!»

Георгий Константинович был и прав, и не прав. Из благородства он мог бы представить старомодное объяснение в духе романтических историй, где искусителю ночью является ангел и грозит пальцем, после чего прозревший преступник садится в седло и несется на край света со словами раскаяния: «Простите меня… – говорит он той, которая ради него готова отказаться даже от честного имени. – Я виноват перед вами. И покидаю вас, чтобы не губить вашу душу, чистую и невинную». «Ах-ах!» – падает в обморок обманутая барышня, а через год выходит замуж за пожилого генерала, рожает ему дюжину детей и живет долго и счастливо на лоне природы в окружении своего семейства.