О родителях моего отца я ничего не знаю, согласно отчеству «Кузьмич» отец моего отца звался Кузьма, а как звали его мать, не знаю, но почему-то мне кажется, «Ефросинья». До войны они жили в районе Апшеронска, после войны бесследно исчезли. Моя мама советовала написать запрос в адресный стол, я писала, но этот стол не мог ничем помочь.

Моя мама (1915—1980) была очень талантливым человеком. Бабушка, при всей её интеллигентности и поэтичности, всё же была земной женщиной, а мама – иногда мне даже кажется, она пришла с другой планеты и не могла адаптироваться в земной среде. Когда ей было 14, она изрисовала стены дома (прямо по побелке, внутри), за что была наказана отчимом, побита, и с тех пор боялась брать карандаш в руки, но если я её уговаривала что-то или кого-то нарисовать, она несколькими взмахами руки с карандашом создавала просто гениальный рисунок. Уже в Москве, будучи членом Горкома, или «Грузинки», я всегда вспоминала маму, видя рисунки Ильи Кабакова – те же пропорции, та же линия. Поразительная похожесть. Она окончила педагогическое училище и работала учительницей начальных классов, перемещаясь из однго пункта (чаще деревни) в другой по назначению РОНО (Районный Отдел Народного Образования). Хранила верность призванию – уж если нельзя рисовать, вышивала, вязала, кроила, шила, изобрела некий станок, на котором ткала симпатичные коврики, раздавала их; покупала клеёнчатые скатерти и на обратной стороне писала картины, раздавала их – вешать над кроватью как ковры. На Дальнем Востоке организовала народный театр… Первым мужем её был Евгений Васильевич Малышкин, собственно, он работал завучем в одной с ней школе. Они поженились. Мама всегда помнила Евгения Васильевича и называла его самой большой любовью. Я спросила маму, как он выглядел, и всё что она могла сказать о его внешности – он был очкарик. И она его любила. Их счастье было недолгим. Маленькая дочь Ирочка умерла. Евгения Васильевича забрали и увели однажды ночью – были 30е годы. Он всегда боялся, что с ним это может случитья, и вот, случилось. – Может быть, он участвовал в каком-нибудь молодежном течении… движении? Он родился в 1913г. в Воронежской области и учился в Москве в МИГАИК (Институт Геодезии, Аэрофотосъёмки и Картографии). Уехал в Сибирь, где его нашли вездесущие органы… Мама стала ждать, когда придут и за ней. В это время она работала в г. Белово и снимала комнату в бараке. К её соседке Марии, маминой тёзке, приехал в гости брат Гавриил, кадровый военный. Увидел маму: «Кто такая?» – сестре, влюбился, и остался в Сибири. Устроился работать инкассатором в местном банке. Началась Финская война (1939) – он ушёл. Вернулся. Решил съездить на родину, и мама засобиралась переезжать с ним… 22 июня 1941г., когда поезд прибыл в Москву, где нужно было делать пересадку, по радио объявили начало войны. Где-то я видела письмо, где он сетует: «Всех провожали родные – матери, жёны, сёстры, только я один…» Потом придут ещё 2 письма из Подмосковья (я храню), ему как артиллеристу нужно было готовить кадры. Как он писал, «адреса нет», потом он исчез, и только по окончанию войны маме ответили из военкомата, что последний раз он был раненый в госпитале под Ржевом (1942), и в этот госпиталь попала бомба. Все мои попытки найти место захоронения отца опять же не имели успеха.

Меня крестили Анной

Крестила меня, по правилам беспоповской староверческой секты, старая женщина, а не священник мужского пола. Акт крещения состоялся в отсутствие мамы и без маминого ведома, бабушке не хотелось портить карьеру маме. И во мне же львиная доля Нины. Я помню руки отца. Помню, эти руки поднимают меня, ревущую, с пола, на котором лежит сломанная мною гитара. И ещё: его руки несут меня мимо синей занавески в красных тюльпанах