С первого класса я зачитывался книжками про индейцев. «Моя жизнь среди индейцев», «С индейцами в Скалистых горах», потом «Ошибка Одинокого Бизона» – эти произведения Джеймса Шульца до сих пор перечитываю, удивляюсь и живу жизнью героев. Естественно, луки, стрелы – атрибут моей школьной жизни, класса до восьмого. Луки делал из комлей молодых рябинок, пробовал клеить из орешника. Лучшие стрелы получались из сухого рогоза. На оперение шли расщепленные куриные перья. Наконечники для стрел точил мне отец. Он был токарем шестого разряда. На огромном токарном станке он работал виртуозно. Из-под резца, окутанного посиневшей стружкой, выходили тонкие блестящие цилиндрики с тупой головкой (целевые) и, с острой головкой, которую я доводил в тисках напильником (охотничьи). Вооружение было классным. Но кроме нескольких белок, ничего стоящего добыть не удавалось, за исключением десятка чужих домашних гусей, добытых за сараями на краю поселка и запеченных в глине на Кушском ручье. Наказание от отца последовало отменное. Я не обижался – за дело.
Классе в шестом сделал арбалет. Выстрогал приклад, лук смастерил из рессор конного катафалка. Получилась настоящее оружие. Сосновые короткие стрелы скалывались по слоям при вхождении наконечника в старую стену сарая. Последняя охота с арбалетом произошла на родной Станционной улице. С заряженным арбалетом наперевес, я следовал по пыльной дороге домой, высматривая зазевавшихся кошек. В воротах дома Шобановых, деревянных, с металлическими кольцами вместо дверных ручек, с кованными щеколдами, покрытых двускатной крышей, приоткрыв калитку и высунув голову, мой враг Колька кричал обидные слова: «Лебедь-гусь, лебедь-гусь!»
Выстрелил навскидку. Колька вскрикнул, калитка захлопнулась и из-под нее показалась одна Колькина нога, обутая в китайскую кеду. Стрела попала в лоб между носом и правым глазом. По счастливой случайности наконечник на стреле оказался не охотничьим.
Офицерский ремень после этого долго мучил мою гордую попу. Ни арбалета, ни луков, я больше не видел. Да и пришло время поджигалок, курковух. Что-то впал я в детство…
Вернемся.
Перед моим отъездом в Ханты, отец подарил мне охотничий нож, сделанный специально для такого случая. Раньше у меня было много разных ножей из продольной пилы, а этот был сделан из немецкого обоюдоострого кинжала, рукоятку которого украшал желтый орел, а лезвие – травленая надпись готикой – «Alles fur Deuchland»21. Все немецкое было удалено, сточена одна грань, выфрезерован желобок, заиграла наборная черно-белая, эбонитовая22 с текстолитом23 ручка, обрамленная усиками из нержавейки и латунным затыльником. Шикарный подарок. Потом, с годами, понял, что лезвие длинновато, а ручка холодная. Метал сыроват. Но тогда это был шедевр. Уже давно пользуюсь простым складничком, которым можно снять шкурку с ондатры и, поправив раза два, освежевать лося.
Закончилась речка Артюгина. Кондовым розовым кедрачом довольно быстро прошли к Рыбным Озерам. По протокам перетащили лодки. Обогнув озера, вышли на безымянную порожистую речушку и стали с нивелировкой спускаться по ней в нужном нам направлении. Чтобы не тащить на себе пожитки, из сухостоя связали плот. Погрузили на него большую часть груза, оставшиеся репера и спустили на воду. Джек Воробей за капитана. с шестом впереди. Горбатенко за рулевым веслом сзади и вперед! По шумным перекатам. Говорливая была речка, вздорная, с резкими поворотами, со стремительными воронками, небольшими плесами, глухими завалами.
Остановились перед большим перекатом, решили сварить чай, поправить топоры, осмыслить дальнейший путь. Запалили костер. Быстро сварганили чай. Крепкий, черный, со слоном, с добавленными молодыми смородиновыми верхушками, сдобренного в достатке сахаром. Нельзя обойтись одной кружкой этого варева. Оторвались! Желудки распухли, надавили на диафрагму, та на легкие, стеснили их. Дышать стало трудно. Дыхание замедлилось. Из сосен потянуло скипидарным духом. Клонило в сон. Было начало сентября, заметно похолодало. Комар не так донимал. В воздухе висела паутина, вода потемнела, небо опрокинулось. Все располагало к анабиозу. Придремали.