– Мне, вообще-то, уже пора.

Голос дочери звучал как-то отдаленно, будто она находилась не рядом с Верой, а где-то в подъезде.

Катя исчезла, а Вера незамедлительно последовала за ней (не забыв, однако, надеть перед этим юбку, лежащую возле раковины).

Мокрая, она шла к выходу из квартиры, потому что дверь была настежь открыта. Не закрыв ее и при выходе, она направилась к лестнице, так как заметила поднимающуюся по ней дочь.

– Катя! Подожди меня! Не надо так быстро!

Но та поднималась такой скоростью, будто спешила на автобус.

Вера замерзла, ей было тяжело из-за мокрых волос и рубашки, да и само тело, особенно руки и ноги, никак не обсыхали. Как будто она все еще находилась в воде.

По пути наверх Вера недоуменно оглядывалась по сторонам. Она что-то не припоминала этих стен, не бледно-зеленых, а ядовито-желтых, не припоминала номеров этих квартир и деревянные двери. Разве это ее подъезд?

И сам дом казался бесконечным. Они все поднимались и поднимались, но никак не могли достигнуть конечного этажа.

Вера отвлеклась и совсем упустила дочь из виду. В один момент она вообще исчезла, и это заставило Веру ускориться.

В конце концов, Вера достигла выхода на крышу. Она выбежала, и ее чуть не сбил с ног порывистый ветер, бьющий сильными толчками. Раздираемая страхом, Вера бросилась вперед, затем к другой стороне крыши.

Но она тут же застыла, едва увидев стоящую на краю крыши Катю. Ее густые рыжие волосы развивались на ветру, юбка надувалась. Руки ее были разведены в стороны, как будто она встречала друга.

– Катя, – окликнула ее Вера осторожно, чтобы не спугнуть. Но голос ее смешался с воем ветра, и она попыталась снова. – Катя! Катя, что ты там делаешь?

Дочь медленно повернула к ней голову, оставив корпус неподвижным.

– А тебе-то что?

– К-как что… – Запиналась Вера, подступая к ней мелкими шажками. – Я же… я… Катя, с-спустись, пожалуйста, не надо…

– А почему нет? – Она засмеялась, закинув голову назад. Вера с ужасом смотрела на то, как тело ее пошатывается от ветра, и ей хотелось кинуться к ней и стащить с высокого бордюра. Но что, если она все испортит этим? Что, если это очередные выходки дочери, и Вере просто нужно набраться терпимости?

– Катя… Спустись, – повторяла она, но уже без дрожи в голосе, – я прошу.

– Да плевать, что ты там просишь.

Почему-то эта фраза хлестнула кнутом Вере по сердцу, и из глаз ее брызнули слезы.

– Зачем ты так со мной, – она закусила губу, – неужели ты не видишь, кто я? Почему ты не хочешь быть со мной заодно?

Катя не отвечала, понурив голову.

Вера перестала надвигаться.

– Почему ты грубишь, почему издеваешься? Ты несправедлива.

– Я? – Она усмехнулась. – Враньё.

Вера вытирала крупные слезы со щек, заправляла мокрые пряди за уши и не могла понять, почему ее тело не сохнет. Заметив сочащуюся из ее запястья кровь, она испугалась, но у нее не было времени на себя. Как обычно.

– Я же стараюсь быть… я… я стараюсь делать все для тебя, – продолжала она страдальческим голосом. – Ведь у меня никого, кроме тебя, нет.

Спустя пару минут Катя, наконец, обернулась к матери. Вера оторопела: она выглядела такой зрелой! Как будто ей было не семнадцать, а…

– Теперь у тебя вообще никого нет.

И в тот же момент она снова развела руки и, оттолкнувшись от бордюра, упала.

Кажется, она очнулась от собственного крика. Но когда сознание вернулось к ней, она замолчала, пытаясь открыть мокрые от слез глаза. Она слышала чей-то шепот очень близко, чьи-то руки пытались ее успокоить. Вера не понимала спросонья, что происходит, где она находится и кто это склонился над ней.

Сначала в глаза ей бросился белый потолок, дешевая люстра; кровать плотно примыкала к стене – холодной и бетонной. А лежала она в кровати с белым бельем.