Тимур тоже разглядывает ее, и взгляд его похож на шкатулку с секретом – на поверхности одно, но сокрыто иное. Его хочется разгадать, додумать, как и прежде, когда между ними было совсем мало слов. Сабина не может определить, что видит в мерцании темных глаз. Быть может, это неприязнь? Или интерес?

– Знаешь, для чего он тебя привез? – голос его набирает силу, подбородок опускается ближе к груди, темные глаза сверлят ее из-под острого разлета бровей. Он не делает вид, что забыл ее, и говорит без церемоний, как со старой знакомой.

Уголки рта девушки чуть дрожат, складываются в дружелюбную улыбку, но так и норовят опуститься обратно:

– Потому что хочет, чтобы ты быстрее встал на ноги, полагаю, – их беседа напоминает фильм, включенный с середины, предназначенный тому, кто уже смотрел его однажды. Как будто время, проведенное в больнице, – взгляд во взгляд, случайное касание – случилось только что и еще не успело стереться из памяти.

На лице Тимура появляется ухмылка, быстро переходящая в смешок, сцеженный в сжатый кулак, поднесенный ко рту. Неприятное подозрение, что он просто забавляется над нею, овладевает Сабиной, и она плотнее сжимает губы. Впрочем, юноша вскоре серьезнеет и произносит уже без следа насмешки:

– Боюсь, это последнее, чего он хочет, – видя непонимание девушки, он чуть склоняет голову к плечу и поясняет со зловещей откровенностью. – Пока я остаюсь в этом кресле, ему легче меня контролировать. Хотя допускаю, что он руководствуется какими-то собственными представлениями о моем благе. Правда, это ничего не меняет. Для меня.

Теперь ей приходится напрячь слух, чтобы разобрать его слова, тонкие и слабые, как натянувшаяся до предела нить. Кажется, еще немного – и напряжение лопнет, разорвется в расползающемся волокне.

– Тогда для чего, по-твоему, я здесь? – она не может уловить значения его ответа, оттого ощущение сюрреальности не отпускает Сабину. Может ли быть так, что она не очнулась от своего кошмара в автобусе, а так и продолжает видеть причудливый сон?

Парень подпирает подбородок рукой, сложенной на подлокотник кресла, и скашивает взгляд в сторону, прислушиваясь к чему-то. Его губы вновь искажает недобрая усмешка, и он отвечает, но будто обращаясь к кому-то еще:

– Отец думает, ты будешь крючком для меня, за который он будет дергать, заставляя подчиняться. Но может, все повернется иначе – ты станешь крючком для него, и дергать за него смогу уже я, – под конец его голос снова полон злого веселья.

– Тимур, – в проходе появляется Чиркен. Кажется, слова юноши были предназначены его отцу, а не ей.

В тоне мужчины слышится предупреждение, он встает позади коляски сына и кладет обе ладони на ручки сопровождающего. Парень наклоняет голову вперед, что-то тихо и раздосадованно ему говорит, потом разворачивается на кресле, ничуть не заботясь о том, что может задеть отца, и скрывается в коридоре. Посторонившийся, чтобы пропустить его, Чиркен возвращается в комнату и подходит к Сабине с извиняющейся улыбкой. Собак нигде не видно.

– Не воспринимайте его слова всерьез, он может вести себя вздорно временами. Хоть вы и почти ровесники, сын порой совсем как подросток.

– Все в порядке, – девушка хоть и отвечает вежливо, на мужчину не смотрит. Речь юноши была скомканной и на первый взгляд бессвязной, как если бы кто-то смял лист бумаги с нанесенным на него рисунком, извращая все значение изначально правильных и ясных линий. Сабина не поняла ничего из того, о чем он говорил, и либо она чего-то не знала, либо… При психических расстройствах мышление часто оказывается повреждено. Реплики Тимура, лишенные очевидного ей смысла, вполне вписывались в эту догадку. Чиркен ведь упоминал о психической болезни его матери.