Желтоватый фонарный свет выхватывал контуры крыши и мостков. Лодочная станция. По средам сюда приходило рыболовное судно. Сегодня как раз среда. Одна жизнь. Один шанс. Один шаг – вперед. В пропасть.

Тахти пробрался на палубу, крадучись, как преступник. Он прятался среди теней и ящиков со снастями. Пока люди в черных комбинезонах и огромных сапогах носили ящики с палубы и обратно, Тахти двигался вперед, по шажочку, по сантиметрику. Самым страшным было спуститься на нижнюю палубу. Если внизу кто-то есть, весь план сорвется. Если его увидят, все пропало. Сердце вырывалось из груди, и Тахти казалось, что его пульс слышно даже на берегу.

Никто не заметил, как он прошел в кормовую часть. Изо рта шел пар. Он пробрался в самый дальний угол, забился в тень среди ящиков со снастями. Через сетку воздуховода отсюда виднелся краешек воды. Море выглядело бездонным и ледяным. Над ним склонилось низкое черное небо. Побережье отсюда видно не было.

Тахти вздрагивал от каждого шороха. Тяжелые шаги по палубе, грубые голоса, скрип деревянных ящиков. Сильный запах машинного масла бил в нос. Ноги замерзали, несмотря на двойные носки. Нужно было хотя бы взять плед. И немного еды. И узнать, куда именно идет это судно. Нужно было хотя бы немного продумать этот план. Хотя бы.

Но он уже пробрался сюда. Обратного пути больше не было. Он раскачивался вместе с рыбацкой лодкой. Он словно превратился в бакен, оторвавшийся от цепи. Волны качают его, течение уносит его, и он дрейфует от берега к берегу.

Мы часто воспринимаем как должное мир, в котором родились и выросли. На юге было все время тепло. Постоянное лето длилось круглый год. На Рождество приходили в шортах и солнцезащитных очках, а на набережной развешивали гирлянды из желтых огоньков. Тахти этого не замечал. Он не замечал, какая теплая и спокойная вода была в море, какой мягкий был белый песок на пляже. Он катался на серфе до ноября, пока не начинались сезонные дожди, и только тогда догадывался, что уже, наверное, зима. Дожди делили год на две половины, в одной из которых ветер был сильнее, и среднесуточная температура воздуха опускалась на пятнадцать градусов. Несколько недель длился сезон дождей. Дожди шли стеной, не было видно ни дома напротив, ни даже просто пальм за окном. Стена воды. Стена теплой воды, в которой можно было, постояв минуту, вымыться как под душем. Он не замечал этого.

От сырости ничего не высыхало. Он надевал утром влажную футболку, и прохладный хлопок остужал нагретую солнцем кожу. И то, что его кожа – темного оттенка, тоже не казалось странным. Светлокожими были только туристы, приезжавшие в декабре или мае, когда не идут дожди и когда еще не пришла самая жара.

На каникулах Тахти помогал в отеле в пригороде. В лобби все время работал кондиционер, так что он носил толстовку с логотипом отеля на спине.

– Тебе не жарко? – как-то спросила его девушка с молочно-белой кожей и рыжими кудряшками. – Может, снимешь толстовку?

Она приехала накануне, и еще не успела загореть. Новых туристов всегда было видно сразу. Их кожа была белая, даже голубоватая. Болезненно бледная.

– Если я сниму толстовку, я совсем замерзну, – ответил он ей совершенно серьезно.

Она засмеялась. На ней были коротенькие шорты и полупрозрачная туника, сквозь которую проглядывал туркуазовый купальник. Тахти тогда даже представить себе не мог, что для человека с севера плюс двадцать три в лобби отеля – это достаточно тепло, чтобы так легко одеться. Плюс двадцать три. Он мерз в толстовке. И ничего не замечал.

Он не мог представить, что однажды будет жить среди этих самых людей, на краю света, в беспощадном, суровом краю с длинными ночами, холодным ветром и коротким прохладным летом, более холодным, чем зима у него дома. Только тогда он начнет замечать. Иногда человека нужно вытащить из привычной среды, чтобы он заметил, каким разным может быть мир. Какими разными могут быть люди. И понятия.