Я посмотрела на свою маму, потому что знала, откуда весной сорок второго года взялась в блокадном городе клубника.

Было так.

В сестринскую, где Серафима раскладывала лекарство, вбежала Антонина – Витина мама, которая работала в госпитале нянечки

– Не могу! Вот, хоть убей меня, Симочка, не могу я убирать в его палате!

Несколько дней назад командиру катера, который лежал с ранением обеих ног, боевые товарищи привезли из Абхазии чачу и кое-какую закуску, в частности первую клубнику. Чачу, закусив маринованным чесноком и огурчиками, выпили быстро – за победу. А клубника под чачу, как-то не пошла, осталась. Командир поставил тарелку с ягодами в тумбочку и благополучно забыл о ней. Тоня, убирая его палату, чувствовала, что теряет сознание от аромата спелых ягод.

– Посиди здесь,– попросила Сима.

Решительно войдя в палату, где лежал командир катера, она строго объявила:

– В госпитале комиссия! Проверяют санитарное состояние палат. Надеюсь, ни у кого нет скоропортящихся продуктов в тумбочках?.. Если комиссия что-то найдет!..

Мама принюхалась

– Чем это у вас пахнет?

– Клубника!!! – вспомнил командир.

– Ешьте скорее! Комиссия уже в соседней палате!

Командир поспешно достал из тумбочки тарелку с клубникой. Серафима почувствовала, что от аромата спелых ягод она сама вот-вот потеряет сознание. Командир съел несколько клубничин и взмолился.

– Симочка, прошу, забери ты эти ягоды!

Сима взяла тарелку и вышла в коридор. Положила одну ягоду на язык и медленно раздавила ее небом. Сразу вспомнился Бобруйск, где летом на столе каждый день стояла полная миска, присыпанных сахаром ягод… Мама потянулась за второй клубничиной. Но тут вспомнила о Тонином сыне, восьмилетнем Вите, который уже несколько дней не вставал с кровати. Люди, пережившие блокаду, хорошо знали, что это значит, когда человек ослабев, терял интерес к жизни и начинал медленно угасать. Сима отдала тарелку Тоне, и та отнесла клубнику сыну.

Мама рассказывала эту историю легко, со смехом – мол, вон как ловко она провела командира. Но я представляю, какое сражение с собой она выдержала, когда не стала есть ягоды, и отдала их Тоне. Мне очень хотелось рассказать об этом красавцу майору. Но мама, поняв мое желание, покачала головой: не надо. Я подняла бокал и выпила за свою маму.

ГЛАВА 3. ЕФИМ КУТНЕР.

Через несколько дней после отправки из Ленинграда, почтальон принес Лизино письмо в дом сестер Сухих. Прочитав его, Фая пригласила к себе в комнату, которая находилась на втором этаже, сестер и их мужей: Феликса – мужа Цили и Борю – мужа Мани, а муж тети Ривы погиб в апреле сорок пятого под Кенигсбергом. Моя бабушка Геня, как я уже говорила, умерла от воспаления легких, когда ее дочери, моей будущей маме, было одиннадцать. После похорон Фая поднялась на второй этаж, где жил овдовевший Фима – мой дедушка, чтобы приготовить ему, его дочери Симочке и пятилетнему сыну Додику покушать, и осталась там, как и писала тетя Лиза, заменив детям маму.

Мой дед был польский еврей из Лодзи. Он работал в легкой промышленности – в артели, которая плела веревки. В Бобруйск попал во время советско-польской войны 1919 – 1921 года, когда бои между советами и поляками шли на территории Беларусии. В одном из сражений мой дед, двадцатилетний Ефим Кутнер, был ранен. Его положили на телегу и повезли в госпиталь. В это время восемнадцатилетняя Геня Сухая вышла с ведром на улицу, чтобы купить керосин, который наливали из большая цистерны – ее таскала по песчаным улицам Бобруйска старая лошадь. Возница останавливался в определенных местах, в определенное время. Там его уже ждали. Получив деньг, возница открывал кран, припаянный к цистерне снизу, и наливал гражданам керосин. Геня, увидев в окно, что цистерна с керосином остановилась возле магазина, вышла на улицу. Ефим увидел в руке девушки ведро, решил, что оно с водой, и попросил дать ему напиться. Геня побежала домой, наполнила кружку водой и догнала телегу с ранеными, чтобы напоить бойца. Но юноша был без сознания. Геня пошла рядом с телегой, держа в одной руке ведро для керосина, в другой кружку с водой. Она шла так до самого госпиталя, а потом поднялась в палату и села возле койки, на которую положили Фиму. Когда он пришел в себя, девушка сказала: