– Отцу ничего не говори.

Кристиан устроился на полу возле ее ног и задумчиво смотрел на танцующие за каминной решеткой веселые языки пламени, ставшие единственным источником света в стремительно опустившейся темени короткого зимнего дня. Впервые он привел женщину в этот дом. Тонкая кисть свисает с дивана, щеки розовеют в отблесках огня, голубая жилка пульсирует на виске, дрожат длинные ресницы – нежная, чужая, беззащитная.

То и дело на экране телефона Стефании высвечиваются оповещения о звонках и сообщениях: Маша, Лариса, Лариса, Маша, Маша, Маша… Только когда поступил вызов от абонента Марта, Кристиан ответил.

– Как она? – тяжело просипела женщина.

– Температура, кажется, нормализовалась. Она спит.

– Послушай, уже поздно. Домашние начинают беспокоиться – у нее маленькая дочка, безответственное поведение не в традициях нашей семьи. Я пока не вмешиваюсь, всё еще можно списать на рабочие моменты. Постарайся ее разбудить. Машина стоит у подъезда, водитель готов подняться. Перезвоню через десять минут.

– Ок.

Как он должен ее будить? Встал, походил по комнате, завел старый бабушкин проигрыватель, поставил тихую блюзовую музыку. В вечер, окрашенный живым огнем, добавилась нотка ванили. Хотелось нагнуться, коснуться губами уголка рта и испуганно распахнутым глазам ответить безвинной улыбкой. Но где-то там маленькая девочка ждет свою пропавшую маму…

– Стефания! Стефания, просыпайтесь! – позвал он решительно, полный жалости и сожаления.

Она села одним движением, как заснувший на посту солдат перед командиром. Прижала ладони к лицу, застыла на мгновение, пригладила волосы, знакомым материнским жестом пересобрала хвост. Посмотрела на Кристиана ясными, блестящими глазами:

– Мне надо домой!

Тут же зазвонил телефон, и – ветром ли, вихрем ли – гостью унесло. На диванной подушке осталась вмятина с пряным ароматом женских волос, на краю тумбы в ванной комнате – аккуратная стопка снятой одежды.

Она придет не через день, не через два – спустя долгую и пустую неделю, мелькая в положенные часы в окнах Герхардовой аудитории. Оживленная и энергичная, она ни разу не обернется к окну посмотреть, смотрит ли он на нее. И только в день своего визита, по окончании пар, Стефания окинет взглядом опустевшую аудиторию, переведет взгляд вверх, к нему, уверенная в его присутствии, покажет жестами: я иду. Сердце Кристиана сразу подпрыгнет и кувыркнется, как скакун, не взявший препятствие. И он замечется, сгребая в мойку кофейные чашки, взбивая диванные подушки, на которых провел дни, полные неназванного ожидания.

Она не успеет поднести руку к звонку, как он распахнет перед ней дверь, делая шаг в глубь прихожей, отступая всё дальше, уступая инерции ее движения, заданной стремительным преодолением нескольких лестничных пролетов. И где-то на подступах к гостиной, в узком коридоре, под галереей семейных снимков, она влепит ему звонкую пощечину. Долгим взглядом посмотрит в глаза. Готовая к агрессии, злости, возмущению, она встретит лишь недоумение, которое легкой рябью исказит его лицо. Вскинет голову, отвернется, войдет в яркий дневной свет комнаты, осмотрится и присядет на диван, аристократично скрестив щиколотки и запястья, держа королевскую осанку. Кивнет головой – что же ты? Он пройдет следом, присядет напротив в маленькое неудобное кресло с гнутыми ножками, такой же прямой и очень спокойный. Казалось, смолкли последние такты танго и танцоры замерли в ожидании следующего вступления. Вальс или фокстрот – что предусмотрено для них европейской программой далее? Пока этим дуэтом управляет чопорная сдержанность – ритмы латины звучат в другом зале.