Последней прижизненной поэтической книгой стали «Стихотворения», выпущенные Госиздатом в 1928 году тиражом 2 000 экземпляров. Это итог и ретроспектива целого двадцатилетия поэтической деятельности Мандельштама. Книга состояла из трех разделов: «Камень», «Tristia» и «1921 – 1925». Обратите внимание: название «Tristia», столь истово в сердцах обруганное, Мандельштам принял с той же «малиновой лаской», с какой любящий рембрандтовский старец принял своего блудного сына.

В том же 1928 году вышли еще две книги Мандельштама, и каждая в своем роде итоговая. Это сборник «Египетская марка», в который наряду с одноименной повестью вошла и автобиографическая проза «Шум времени» (ранее, в 1925 году, она выходила и отдельным изданием в издательстве «Время»), и сборник критических статей «О поэзии», вобравший в себя «ряд заметок, написанных в разное время в промежуток от 1910 до 1923 года и связанных общностью мысли» (вошедшая в сборник статья «О природе слова» выходила и отдельной брошюрой в 1922 году в Харькове).

Все эти книги вышли одна за другой в самый разгар… поэтического молчания Мандельштама! За пять с лишним лет между стихами к Ольге Ваксель весны 1925 года и «армянским» циклом осени 1930 года – ни одного нового стихотворения, не считая детских!

Что, старорежимный поэт-акмеист иссяк? Или кто-то перекрыл ему некий кран, пусть и не до самого конца?

Поэтический эфир улетучивался из воздуха эпохи, и поэт хорошо знал, что говорил, когда позднее восклицал в «Ламарке»:

В эти годы «молчал» не один Мандельштам. И Ахматова, и Пастернак, и Лившиц… У каждого, конечно, были на то свои внутренние причины и поводы, но было и нечто общее – прежде всего сгущающаяся атмосфера глухого недоброжелательства к писателям-попутчикам, позднее, в 1930-е годы, переродившаяся в полуохотничий азарт открытой травли. Печататься становилось все трудней, и казалось, что переводы – и есть та отдушина, где поэт сумеет отдышаться и сохранить себя. Использование классово чуждых «спецов» на этом важном участке культурного строительства не считалось зазорным и даже поощрялось.

Мандельштам перевел в эти годы десятки книг – преимущественно с французского, – но с каждым годом становилось все яснее, что отдушина эта удушлива и ядовита. Будучи для поэта не живой работой, а лишь имитацией творчества, перевод иссушал мозг и забирал подлинные творческие соки и силы. Более пяти лет молчания, почти шестьдесят месяцев иссушающей глухоты!..

Внешне же, напомню, все выглядело как нельзя лучше. В 1928 году, одна за другой, вышли сразу три книги – «Стихотворения» в мае, «О поэзии» в июне и «Египетская марка» в сентябре. И поэзия, и проза, и критика!..

А когда разгорелся скандал вокруг мандельштамовской переработки переводов «Тиля Уленшпигеля» (по оплошности издательства преподнесенной как его личный перевод), оказалось, что «отдушина» эта для Мандельштама – еще и самая настоящая западня. Начатый в 1928 году «пострадавшим» переводчиком А.Г. Горнфельдом и вполне исчерпанный в его газетной переписке с «плагиатором» Мандельштамом, скандал этот был вновь раздут в 1929 году Д.И. Заславским. Заполнив собой и часть 1930 года, он вскоре перерос в классическую советскую травлю поэта, за которой сценарно полагались сеансы истового самобичевания.

Этому скандалу, этой битве под Уленшпигелем Мандельштам, как ни странно, обязан своим вторым поэтическим рождением: грозная, набухшая грозовая туча, встретившись с бездонным космосом армянского неба, пролилась на истрескавшуюся и изнуренную зноем землю теплым и долгожданным дождем – «