Выхваченный из кобуры наган наскакивающему всаднику в грудь – бах! Увернуться от его коня с завалившимся назад в седле простреленным хозяином. Еще один занес саблю – бах! Мимо. Увернуться. Еще два выстрела: бах, бах! Готов. К машинам не пробраться – верхоконные сплошной стеной отжимают к лесу. Отступать, отстреливаясь. Бах! Бах! Бах! Бах! Клац. Клац. Патроны кончились – перезарядить некогда. В лес. А там – посмотрим. Тяжелый уже измаранный красноармейской кровью клинок польской сабли в руке рядового улана развалил голову капитана Проценко вместе с фуражкой почти до подбородка на две половинки, как переспевший арбуз.

Старший политрук по имени Никифор и по фамилии Матвеев решил во время привала повысить политическую сознательность личного состава роты и рассказывал, бессовестно мешая пищеварению ближних к нему красноармейцев, о сложном международном положении в Европе. Во время своей нудноватой лекции он стоял лицом к лесу возле составленных в козлы ружей и вовсю жестикулировал длинными мосластыми руками. Услышав приближающийся справа стук многочисленных копыт и увидав открывшиеся в изумлении рты сидящих перед ним бойцов, он повернулся, первый сориентировался и громко заорал:

– В ружье!

Сам схватил чью-то ближайшую винтовку из козел, неаккуратно завалив на землю остальные, и нервно передернул затвор, забыв, что магазин пуст. Оглушительно загрохотали взрывы, перемежаемые беспорядочной трескотней выстрелов. Первые ряды улан с уже вздетыми для рубки клинками пронеслись мимо. Старший политрук вскинул приклад к плечу и вхолостую клацнул взведенным курком – щелк. Подсумков с обоймами винтовочных патронов политработнику по штату не полагалось; наган спрятан в застегнутой и отодвинутой для удобства назад по ремню кобуре; подскакивающий усатый улан уже занес зловеще сверкающую саблю и выщерил в хищной улыбке прокуренные желтые зубы; в руках, можно сказать, не очень удобная дубинка. Но жить-то хочется. Даже старшему политруку. С умирать «за Родину, за Сталина» можно и погодить. Пусть прежде него враги сдохнут. И как можно больше. Никифор Матвеев был высокий как жердь и худой как вобла, но жилистый и мосластый. Силенкой его, бывшего зауральского крестьянина, бог (которого, по нынешнему мнению Никифора, и нет вовсе) не обидел.

Поляк еще не успел опустить свою блестящую саблю, а старший политрук с высокой нескладной фигурой уже мощно двинул его наотмашь прикладом, окованным 3-мм железным затыльником, в лицо под каску, держа винтовку одной рукой за дуло возле мушки, а другой рядом за тонкое цевье. Улан, моментально потеряв сознание и утратив целостность лицевых костей черепа, откинулся назад и слетел с седла, запутавшись левой ногой в стремени. Его лошадь, не сбавлявшая шаг, потянула обеспамятевшее окровавленное тело хозяина по траве. За откинутой назад рукой на кожаном темляке волочилась так и не изведавшая комиссарской крови сабля.

Следующий кавалерист задумал попросту стоптать строптивого, посмевшего сопротивляться русского своим мощным конем. Никифор по наитию сделал шаг вправо, спасаясь, как от копыт вставшего на дыбы здоровенного животного, так и от сабли его наездника и прямым ударом двинул железным затыльником приклада улану в живот под левую руку, натягивающую узду. Улан согнулся, потеряв дыхание; опустил, едва не выронив, без удара саблю и проскакал мимо.

Третий наскочивший рубака саблю опустить успел, но Никифор успел тоже. Он подставил под падающий тяжелый клинок свою винтовку, держа ее уже растопыренными руками за тонкое цевье и шейку приклада. Сабля легко перерубила верхнюю ствольную накладку, но остановилась на скрытом под ней стволе, смяв свое острие в месте мощного соприкосновения. Несдерживаемый всадником конь пронесся дальше – враги расстались.