Впрочем, перепутать кого-то с кем-то было бы трудно. Весь поселок представлял из себя полтора десятка брошенных хибар, в которых очень давно никто не жил. Григорий купил домик по случаю у одноклассника, который честно признался, что не станет ездить за четыреста километров от Москвы, а будет строиться поближе к МКАДу. Григорий надеялся, что в деревне вообще никого не будет, то есть ни одной живой души. Кризис среднего возраста подтолкнул именно на такую мысль. Разочарованный в окружающих его людях, в работе, в обществе Григорий захотел пожить как-нибудь один. Года два-три. Дальше он планировал вернуться к нормальной жизни, полностью сменив свой круг общения. Так что квартира была сдана за штуку баксов в месяц, а ее владелец свалил не во Вьетнам или Индию, а в русскую глубинку.

Ранняя весна в нескольких сотнях километров от Москвы встретила за порогом запахом мокрой земли, пением птиц и сырым холодным ветром.

Домик располагался у самого края поселка, сразу за остатками забора начинались бескрайние черные поля, на которых, по словам единственного местного старожила Ахмеда, посеяли озимые.

А может, и не озимые, но что-то посеяли.

Ахмед был, как он сам себя называл, самопоселенцем. Приехал, выбрал избушку покрепче и решил тут жить. Жить и выращивать наркотические травы. Не для сбыта, а для себя. Был он чуть помоложе Григория, сам себя характеризовал как безнадежного наркомана с проблемами на родине из-за этого. В общем, приехал пожить туда, где искать не будут. Весь прошлый год он, по его же словам, «провел в кумаре», и его это вполне устраивало. У него уже где-то в лесу были полянки с маком и коноплей, и Ахмед с нетерпением ждал, когда уже будет тепло, «потому что на подоконниках много не вырастишь».

Два жильца на всю деревню, они договорились друг другу не мешать и жить тихонечко, не замечая друг друга.

*

Собаку накормить, курам корма насыпать, печку растопить. В магазин ездили вчера, так что запасы на ближайшие две недели есть.

Дров наколоть, в соседнюю баньку воды из колодца наносить. Бросить замачиваться нижнее белье, перетаскать емкости с бензином и соляркой в подпол, поближе к мини-генератору.

Врубить генератор и потихонечку коротать время у ноутбука, слушая вполуха радио и пытаясь написать что-то эпичное и большое по объему.

Нет, Григорий совсем не мнил себя писателем, но поскольку времени свободного было полно, а мысли не давали спать, он решил их все переписать. И странное дело, чем больше переживаний ложилось на жесткий диск ноутбука, чем больше разочарований и обид отдавалось электронной начинке, тем спокойнее и умиротвореннее Григорий себя чувствовал.

Постепенно пришла мысль, что все это можно излагать в художественной форме, появилась некая идея, некий сюжет. В общем, вечерами было чем заняться. Григорий осознавал, что никаких свежих мыслей в поворотах его сюжетов нет, но его все устраивало.

– Я не писатель, Филя, – говорил он псу, сидя вечером на крылечке. – Но слушай, чего я написал сегодня. – И читал псу, поглаживая того по голове, почесывая его за ухом.

*

– Ахмед, нельзя так жить! Эй, очнись, да очнись ты.

Григорий обнаружил поселенца лежащим у лавочки на сырой земле. Ловя себя на мысли, что если бы такое он увидел в центре Москвы, то прошел бы спокойно мимо, он сначала пытался просто посадить Ахмеда на лавку, потом привести в чувство, а потом сходил до хаты за тачкой. Погрузил в нее безвольное, чего-то неразборчиво шепчущее тело, и повез по адресу проживания.

Дома у Ахмеда было грязно и ощутимо пахло бомжом. Григорий аккуратно уложил хозяина на топчан, сапогами собрал разбросанные по полу вещи в кучку, собрал в газету окурки со стола и закинул в печку. Избушка была хорошо протоплена, на полу везде стояли какие-то ящики с черноземом, все подоконники были заставлены горшками с некими зелеными растениями.