За ним вдогонку бросились секретарь, завуч и Одуванчик, которая почему-то до сих пор стояла в приемной.

– Ничего, – снова харкнул нутром отец Данилы, – он дома еще и не такое вытворяет. Привыкнете.

– Нам не привыкать, – ответила директор. – Хороший у вас мальчик, красивый, но что же вы с ним такое делаете дома?

– Ничего я с ним не делаю! – зло ответил мужчина. – Таким он уродился! Звереныш!

– Ну, ничего, это тоже дело. Ничего не делать, иногда лучше, чем что-то делать, – директор села на свое место и надела очки, чтобы внимательнее прочитать документы в личном деле Данилы. – Так, это ваша справка о том, что вышли на свободу. Так, это свидетельство о смерти матери. Нина Панкрат. Совсем молодая. Двадцать лет. Указано, что сердечный приступ. А на самом деле?

– А на самом деле… наркоманка она. Родила Данилу, а остановиться не смогла. Ему еще двух не было, когда она от передозировки умерла, – отец мальчика сидел перед директором весьма вольно, откинувшись на мягком стуле и заложив ногу за ногу.

– Мальчик ее помнит? – директор положила документ о смерти матери Данилы в папку.

– Нет, не помнит.

– Вы нас поймите. Мы школа специальная, для деток, которые не могут усвоить программу общеобразовательной школы, – Надежда Петровна пыталась перевести разговор в деловое русло, понимая, что отец колеблется, рассказывать все или нет. – Данила имеет проблемы в восприятии знаний. Поэтому он у нас.

– Да нет. Он нормальный, не дурачок, – улыбнулся отец. – Просто не хочет учиться.

– Но вы ведь не специалист, чтобы диагнозы ставить или снимать, – директор внимательно посмотрела на этого человека, прибитого жизнью к земле то ли нищетой, то ли судьбой, то ли собственной бесхребетностью. – Если нужно, чтобы ребенок у нас учился, и специалисты направили к нам, значит, будет учиться.

– Я ж не против! Пусть учится. Но ко мне никаких претензий.

– А почему у нас должны быть претензии? Мы разных детей видели и видим, – Надежда Петровна пыталась найти с отцом мальчика общий язык, но он противился каждому ее шагу. – И, к слову, это все вещи Данилы? – и она показала на маленький целлофановый пакет.

– Да, все. Больше нет ничего.

– Но Данила не сирота, и вы у него есть. Мы берем на государственное обеспечение только детей-сирот. Поэтому я вас предупреждаю, после выходных, а вы обязаны его забирать в выходные, мальчик должен быть чистым, опрятным, с выстиранными вещами, готовым к новой учебной неделе в школе и жизни здесь. Вы понимаете?

Отец кивнул.

– Сегодня мы дадим парню школьные принадлежности, но на следующей неделе вы должны купить и принести их. Ясно?

Директор снова сделала паузу.

– Вы собираетесь трудоустраиваться?

– Посмотрим.

– Поймите. «Не посмотрим», а крайне необходимо это сделать. Для вас. Для ребенка, – Надежда Петровна вздохнула, понимая, что трудно достучаться до человека, который полжизни провел «на зоне». – А кто за Данилой присматривал, пока вы были в тюрьме?

– Моя родная сестра.

– Она здесь живет, в поселке?

– Да, здесь дом родительский.

– Кто хозяин?

– Я, сын, она с дочкой. Вот за Данилой и приглядывала, пока я «сидел». Как родила, так и перестала на льду выступать.

– На льду? – директор еще никогда не видела в родственниках своих воспитанников фигуристку.

– Да, на льду. Она за границей даже выступала, – мужчина стал как-то мягче, вспомнив сестру. – Одна из нас в люди выбилась.

– Вот как! Это хорошо… – директор вновь вернулась к бумагам. – А скажите, пожалуйста, только вы не обижайтесь, здесь в характеристике написано, что мальчик склонен к воровству. Это правда?

– Ну, правда.

– И что же нам делать с этим? Я даже свой кабинет не закрываю, когда хожу по школе, – она посмотрела в окно, где на площадке маленькие дети вместе с воспитателем играли в мяч.