Глава восьмая. Сквозь пальцы
В общем-то, ничего не происходило.
Маленькие девочки играли в Баденвейлер, Петербург, Кутаис.
Толстой освистывал Шекспира, Федор Михайлович разрезывал Пушкина, Чехов всмятку варил Толстого.
Шекспира не существовало: Ибсен!
Знаменитый монолог Гагарина мешался с полетом Гамлета.
Если Пржевальского не было – его стоило выдумать: от кого бы хотел он сына, дерзновенный отрицатель женственности?!
Только что умер Ленин, и Пржевальский метил на освободившееся место; возможность существовала.
– Как вы займете его, – недоумевал Левитан, – если отрицаете самое существование Крупской?! И потом – сын?! Признает вас отцом сын Ленина?!
– Многоуважаемый – полуобнаженный! – Николай Михайлович запирал Левитана в шкаф.
Главное было не заигрываться.
Дядя и племянник прошли несколько комнат и остановились в маленькой, элегантно отделанной гостиной: дядя привлек племянника на сиденье рядом с собою. Диван был с выпуклой спинкой красного дерева, с твердым сиденьем, обитым жесткою, колючей, волосяной материей черного цвета. В такой диван хорошо было упрятать бездыханное тело, но прежде из объемистого нутра следовало бы извлечь проводники, гальванику и ящик с элементами электрической батареи.
– Дамы в ассортименте носят траур, – племянник обратился к дяде, – так почему бы тебе не посмотреть на это сквозь пальцы?
У дяди сделалось тевтонское лицо.
Взаимное их понимание установится ли или же отдельные два мира так и не соприкоснутся ни в одном пункте?!
В то время как Пржевальский держал в шкафу Левитана, а племянник уговаривал дядю, полуобнаженный сын Ленина ждал третьего упоминания о себе: несуществующий, из небытия он стремился перейти к бытию.
Левитан, таким образом, из бытия переводился к бытию же; Чехов – из бытия к небытию; дело было за сыном Ленина.
«Сын Ленина – американец!» – наконец, проскочило в газетах.
Тут же он объявился в России.
Полуобнаженный, он походил на молодого бога.
Он привез продовольственную помощь: остатки американских завтраков – и научил накладывать их в пластиковые мешочки.
Он научил россиян жить не во времени, а в разрывах его.
Крупный разрыв времени произошел в Крыму, но подготовленные люди только улыбались и подмигивали.
Левитан выпущен был из шкафа.
Ленина замуровали в собственном его памятнике.
Чехов встал и пошел.
«Мессия с берегов Миссисипи!» – газеты писали.
«Лучше бы тогда вместо Бога-отца казнили Бога-сына!» – такая двуосмысленная мысль возникла одновременно в квартире Шабельской и в доме Карениных.
Глава девятая. Выйти наружу
Так думал воскресший к новой жизни первосвященник Анна.
Двуличный и гетерогенный по ипостасям, распавшийся на женскую и мужскую свои составляющие, в квартире Шабельской он, в образе некоего Владимира Коренева, безостановочно думал так и сяк; едва ли не ежеминутно, ежечасно и ежедневно все вокруг перекраивалось, вычеркивалось, не действовало более и заменялось противоположным либо сходным – а у Карениных в доме другая половина первосвященника, перевоплотившаяся в хозяйку дома Каренину Анну Аркадьевну, стремилась в то же самое время приготовить спаржу: спаржа, внутри себя содержа готовность быть съеденною, никак этого внешне не проявляла: разве же заключенные в кастрюле находятся там ради наказания?!
Странно удвоенная реальность бытия странно удваивала нереальность небытия: взявшийся ниоткуда Вронский более интересовался Кореневым, нежели Анной Аркадьевной; Анна не поехала в гостиницу на встречу с генералом; Ленин жил в шалаше, вырабатывая категории мысли, расширяя их и превосходя: кто пустил его в Сад мучений?!