– Вы?! – спазм сжимает мне горло, не даёт возможности говорить.

Светлана Ибрагимовна, едва взглянув в мою сторону, берёт себя в руки, привычным жестом поправляет растрепавшиеся волосы и, выпрямив спину, уходит прочь.

Ноги более не держат меня, я устало опускаюсь на ступеньку лестницы, и буквально через минуту ощущаю холодную поверхность крашеного бетона. В приоткрытую дверь столовой вижу, как Люда собирает в ладонь хлебные крошки, а Дима, низко опустив голову, раскладывает столовые приборы. Повариха тётя Маша разливает по кружкам чай, словно бы ничего не случилось…

– Димка нечаянно уронил на пол несколько кусочков хлеба, а тут она зашла, как будто специально, – в глазах Люды кипят слёзы.

– Она и правда могла вас поставить на колени?

– Не знаю, может быть.

– Люда, давай успокоимся и позовём остальных на обед.

Обед оказался довольно безвкусным – пустые щи и макароны с сосиской.

…

Я гляжу в окно: капли осеннего дождя сбегают по стеклу, а голые ветви деревьев будто цепляются за свинцовые тучи, нависшие над городом.

В Детском доме – «мёртвый час».

Я сижу в своём кабинете, обхватив голову руками, и не могу сосредоточиться, чтобы вписать в журнал несколько строк о проделанной за день работе.

Как жить дальше? Сделать вид, что ничего не случилось?

Я отодвигаю журнал, закрываю кабинет и решительно спускаюсь на первый этаж. Мне нужен психолог, именно он в данной ситуации – и противоядие, и лекарство, и надежда…

– Входите, присаживайтесь, – Татьяна Сергеевна поджимает и без того тонкие губы.

Слова рвутся из моей груди наружу, неприятная дрожь охватывает тело, и я безвольно опускаюсь на краешек стула.

– Кажется, я знаю, почему вы здесь, – сухо говорит Татьяна Сергеевна. – Вы по поводу той дурацкой ситуации, что случилась сегодня в столовой, верно?

Молча киваю…

– Послушайте, Юлия Ивановна, у вас есть родители?

– Да.

– Так вот, Детский дом – это тоже большая семья, но, к сожалению, без отца.

Можно сказать, безотцовщина! Вероятно, вы обратили внимание на то, что наш коллектив – чисто женский, не считая трудовика Петровича и дворника. Именно поэтому Светлане Ибрагимовне приходится выступать в двух ипостасях – быть и мамой, и папой. Поверьте, это нелегко.

– Татьяна Сергеевна, я наблюдала директора в роли отца-садиста. Разве это нормально?

– Понимаю ваше негодование… Но дети с покалеченной психикой иногда не понимают другого языка…

– Языка насилия и унижения?

– Ну зачем вы так… Возьмите лучше личное дело каждого – вам давно пора ознакомиться, взглянуть на ситуацию более пристально, изнутри.

– Спасибо за совет.

Я поднимаюсь наверх, прижимая к груди девять пухлых папок, в которых уместилось девять детских жизней, девять судеб, девять трагедий. Возможно, потому они, эти папки, так невыносимо тяжелы…

…

Не самое лучшее время мы выбрали с Пашкой для переезда в город, ох, не самое! Буквально вчера отгремели «лихие девяностые», надолго оставив после себя зазубрины, отметины и шрамы. Всё то, во что верили, распалось в мгновение ока, идеология миллионов потерпела фиаско; каждый выплывал и выживал как мог…

Из каких запасников и загашников находили средства на содержание детей в детских домах – для меня загадка. У каких тайных или явных покровителей Светлана Ибрагимовна выбивала, выпрашивала, выклянчивала средства и находила поддержку?

Детская одежда и обувь часто оказывались не по размеру, поэтому платья, юбки и даже пальто перекраивались, перешивались, подгонялись индивидуально.

Сердобольные тётушки и бабушки, живущие в соседних дворах, приносили детям огурчики и помидоры с собственной дачи, варенье из собственного погребка. Детский дом не брезговал ничем…