Говоря все это, Альберт Иосифович торжественно сорвал простыню, закрывающую постамент от посторонних преждевременных взглядов, и взору Прасковьи Ильиничны предстал во всем величии бронзовый памятник с кудрявыми волосами. Но любоваться им Прасковья Ильинична тогда не успела, так как русский гений пошатнулся и рухнул, чуть не придавив их обоих. Это уже потом молва разнеслась по округе, что Пушкин упал от пламенного взгляда Прасковьи Ильиничны, а сейчас приехала комиссия по расследованию растраты бюджетных денег, и Альберта Иосифовича временно отстранили, а сам памятник, конечно, восстановили, но уже на народные сбережения. И, как это обычно бывает, все происходило с помпой, парадами и речами, но уже при новом мэре. Альберт Иосифович к тому времени, к сожалению, почил, а Прасковья Ильинична была всеми несправедливо забыта. В городе злобно шушукались, ее считали дамой, приносящей неприятности, и она от отчаяния затворилась дома и даже перешла на булочную диету. В обществе она предпочитала больше не появляться, а все новости черпала из уст своего супруга, который по роду занятий своих был еще и работником общественной бани и знал о всех все и вся, вплоть до анатомических подробностей…

И вот сейчас, Прасковья Ильинична, уплетая пышную булочку, вдруг почувствовала легкий приступ зевоты и прикрыла ладошкой свой чудесный ротик. Потом она, нахмурив и без того изогнутые бровки, сказала Евстату Петровичу:

– Евстик, кончай эти трели. Лучше приготовь малышам ужин!

Как догадался многоуважаемый читатель, своими малышами данная дама называла своих любимцев котов, которым каждый вечер Евстат Петрович в ущерб себе отваривал целую курицу и рассыпал по десятью мискам всегда свежий девятипроцентный творог. Сейчас, когда он это делал, мысленно он вычислял мерзавца, который мог испортить его ботинки, но коты не выдавали себя, смотрели на Евстат Петровича нагло и требовательно мяукали.

На следующее утро наш герой, как это полагается, собрался в баню. В баню Евстат Петрович ходил как на работу. Работа у него в прямом смысле была не пыльная, а, скорее всего, мокрая. В его прямые обязанности входило собирать пустые тазики в мужском зале. Стоит отметить, что баней пользовался весь город и даже ныне покойный градоначальник. Правда, для Альберта Иосифовича выделялся специальный предбанник, чтобы не смущать православных либо исключить панибратство, кое наш народ любит выражать в подобных заведениях.

Евстату Петровичу часто приходилось стоять на страже того самого предбанника и не пускать к мэру посторонние, пьяные и разгоряченные в парилке тела. Исключения составляли секретарши Альберта Иосифовича, которых у того было, как и котов у Прасковьи Ильиничны, аж десять штук. Все это объяснялось тем, что Альберт Иосифович очень радел за наш город, был неисправимым трудоголиком, что не в пример нынешней власти. Даже в момент своего досуга, а любил ходить Альберт Иосифович в баню по субботам, он там и работал и других заставлял работать, давая какие-то указания и нарекания. Евстат Петрович только и слышал за стенкой его дребезжащий, но удивительно влиятельный на умы наших сограждан голосок.

«Эй, пожар, поддай жару!», «А ты веничком его дубовым да по шапочке», «Мы тут потеем, а враг не дремлет…» и так далее.

Врагом своим да и любой власти Альберт Иосифович считал коррупцию, с ней он отчаянно боролся, пока его не освободили от должности за трату бюджетных средств.

Когда пришел новый градоначальник, назначенный из столицы, усатый и рыжий, предбанник стал пустовать. Правда, туда по привычке заходили на минутку бывшие секретарши, но они там большую часть времени вздыхали и охали, и опять уходили, так и не проронив ни слова. Евстат Петрович даже повесил на двери памятную табличку, гласящую о том, что здесь с такого-то года по такой-то бывал небезызвестный и многоуважаемый Альберт Иосифович, и все шло к тому, чтобы сделать тут музей. Евстат Петрович даже веники сохранил, коими любил пользоваться покойник, и все ждал положительного решения. Но новая власть упорно отказывалась мыться и идею с музеем не поддержала.