- Бунты, Степан Разин. Точно не помню, если честно.
- Если вкратце, то Россия полыхала. И попала наша красавица из огня, да в полымя. Хоть не костёр, уже ладно. Но и пристроиться как следует не сумела. Сибирь тогда уже была русской землёй. Шла золотодобыча. Уж за  каким бесом занесло в эти края нашу девицу, мне неведомо. Но злость она держала на того герцога, а с ним и на всю французскую знать очень крепко. В Сибири она осела. Ну как осела, к кому-то должно быть прибилась. Лет ей уже было довольно много для незамужней девицы по меркам того времени. Должно быть, как тебе сейчас Эльза.
- Ну, спасибо!
- Я не о том. Ты представь, красивая, но из возраста невест уже почти вышла, бесприданница, чужачка, одно хорошо, знахарка. Вышла она тут замуж или ещё как, не знаю. В этой части легенды очень много домыслов, и мало достоверных фактов. А вот дальше наша легенда имеет уже куда более прочную почву под ногами. Есть письмо тех лет, и я сам рылся в местных церковных книгах о рождении детей, сопоставлял даты. Изучал историю рода Мари.
 Одно теперь известно точно, жила француженка долго и к концу тысяча семисотых родилась у неё внучка. Красавица, каких мало. В бабушку-ведьму и, что характерно, тоже с даром. Мон Анже! Так её потом будет звать твой предок, Шарль. Девицу назвали Марией. И росла она под строгим приглядом озлобленной на весь мир бабки. С лютой ненавистью в сердце ко всем представителям французской аристократии. Бабка расстаралась на славу. Да и было за что бабке ненавидеть французскую знать. У той самой бабушки наша Мари, мон Анже, научилась плести кружева дивной тонкой работы. Наследие с родины предков.
А потом  морозной зимой года 1812 в избушку к этой Мари заглянул француз. Она пожалела, приютила, вылечила. Думала, что солдат. Откуда ж ей было знать, что это целый герцог заглянул к ней в избу? Как водится, она его полюбила.
А как узнала, что перед ней герцог-француз, так хотела убить. Металась между ненавистью и любовью. Бегала в церковь, просила о вразумлении. Потом уж и вовсе поклялась извести. И извела бы, наверное. Так ли, иначе ли. Не знаю. Но вскорости Мария понесла под сердцем ребёночка от француза. И убить его уже не смогла. Побоялась накликать худую судьбу для ребёнка. Да и на шее француза был оберег от колдовства и порчи. Вот он, смотрите. Перед самым уходом в Бордо, он оставил его на память младенцу-бастарду.

На стол опустился обычный кулон тёмного серебра в форме изящной капли. С одного боку на нём виднелся неясный вензель, не то морда льва с розой во рту, не то кот с зажатым клинком. У Шарля при виде реликвии загорелись глаза. Казалось, ещё чуть-чуть, и он его схватит, и спрячет как можно дальше. Нет, удержался.
Сосед продолжил:

- Француз ушёл и более не вернулся. Мари осталась одна с младенцем на руках. Травница, знахарка, кружевница, да ещё и с крепким малышом. Да, опорочена. Но в нашем краю это был не самый ужасный грех. Замуж её охотно взял вдовый мельник. Жили они в хорошем сытом достатке. Немногим позже она родила мельнику дочь. И сын её тоже рос в любви и ласке обоих родителей.
Лишь потом, много лет спустя вспомнила она своего француза. Каждую ночь стал он ей сниться в одном и том же сне. Как уходит он из её дома, как она его проклинает. В завершение сна он каялся и качал головой. У Марии к тому времени были взрослыми внуки. Страшно ей стало от этих снов. Разбередили они душевную рану, уж давно позабытые слова, что были брошены в гневе. Она оставила сыну письмо. Дочери передала на словах, думала, та запомнит и передаст дальше. Но не случилось. А письмо сохранилось. Оно и сейчас у меня. В нем краткая история нашего рода.  В нём дано наставление о том, как себя вести, если вернётся кто из потомков француза. Она закляла всех потомков француза вплоть до шестнадцатого колена, чтоб тот клятый род во век не прервался. Закляла в надежде на то, что хоть кто-то из вас сможет сюда вернуться, чтобы она смогла уйти. Пока проклятье не сброшено, и дух её где-то здесь бродит. Бродит и ждёт своего времени, чтобы освободиться.