– А чем же тебе в штанах бегать не нравится?

– Я вот думаю, – каким-то изменившимся голосом произнес Степан, – говорят комиссары, что Бога нет, а он, все ж таки, есть.

– Определенно есть, – согласился Федор.

– Вот ты посуди сам, – продолжал свою мысль Степан, – вот пролежали б мы в баньке с пяток минут подоле, или полицаи приехали б чуток раньше. И все, сидели б мы сейчас не в лесу под колючей елочкой, а в лагере для пленных за колючей проволокой.

– Да-а…, – согласился с другом Федор, – энто так, а вот все равно мы в чужом лесу, без жратвы, без оружия и даже без обувки. Так что, может, он нас ночью-то и спас, только чтоб днем нас те же самые полицаи и повязали.

– Нет, – решительно отрезал Степан, даже сел при этом, – я твердо решил до Еловки дойти, чтоб не случилось.

– Не загадывай, Степка, – гиблое дело. Случиться-то как раз всякое может, да и сдохнуть по дороге еще до хрена возможностей представится.

– Вот ты и сдыхай!

– Нет, брат, мне тоже в Еловку надо, – не согласился с таким «предложением» Федор, и тут же больно уколол друга: – Меня там, ох, как ждут!

На это Степан ничего отвечать не стал – возразить было нечего, а соглашаться с этим утверждением ему совершенно не хотелось.

***

После разговора с невесткой, старуха в платке вернулась в свой дом, потом, держа в руках что-то, завернутое в полотенце, через калитку, которая за сараями соединяла соседние дворы, проникла во двор, за которым особенно пристально наблюдал Степан, поднялась на крыльцо и скрылась в доме. Через полчаса она вышла. И все, других проявлений жизни обитателей крайнего дома отмечено не было.

Степан, сопоставляя все увиденное, делал выводы: в крайней хате живет молодая баба, дите у нее малое совсем; баба эта либо больная, либо еще от родов не оправившаяся, потому как сидит все время в доме, а старуха, которая ей может тоже свекровь, а может и мать, поесть носила. Мужик у этой бабы есть, продолжал анализировать Степан, потому как, если б не было, мать бы ее с малым дитем в свой дом забрала бы, однако ж, мужика этого не видать, дома его сейчас нет. Где ж он может быть? Вот у той, что по воду ходила, известно где – в «мендатуре», стало быть, этот там же, тоже – полицай.

«Да, это я удачно вышел, – подумал Степан, – прям на осиное гнездо. С этими не договоришься». Он зло сплюнул. План, который он изначально имел – договориться полюбовно, чтоб его накормили, снабдили крестьянской одеждой, едой, возможно обрезом с патронами, а взамен забрали раненого Федьку, с которым пусть делают, что хотят – не годился. Придется, как он и обещал Федору, «раскулачивать». Вопрос только: кого и как? Оставалось сидеть в засаде и наблюдать. Нужно дождаться, когда вернутся молодые мужики-полицаи, прицениться к ним, что из себя представляют, а потом уже выбирать, в какой двор идти. «А, может так оно и лучше, – рассудил Степан, – все одно, без греха из этой передряги мне не выбраться, зато можно сразу завладеть всем, на что рассчитывал, да еще и документом полицейским, и бричкой с лошадью, может, и деньги германские у них есть».

О Федоре, оставленном в березняке, Степан сейчас не думал, все равно, до ночи надо ждать, да и не хотелось ему сейчас навещать Федьку. Ведь тот сразу догадается, что здесь не все чисто, и поймет, что для него уже шансов никаких нет. Конечно, можно его, покалеченного успокоить, главное, винтарь отобрать сразу, чтоб надурить не успел, а потом и придушить, чтоб не шумел. Но, уже решившись в душе своей на бандитство против чужих, незнакомых ему людей, оправдывая его справедливым желанием выжить, Степан не был готов брать на душу жизнь знакомого ему с детства человека, пусть соперника, но своего. Оставить его в лесу, отдать тем, кто, может быть, сдаст немцам, это – может быть, а вот самому…, нет, на это решиться Степан не мог. Много раз уже порывался он избавиться от Федора, но все откладывал этот момент, понимая, что, сотворив однажды этот поступок, уже не сможет он оставаться тем же Степаном, что и раньше, что наступит момент взглянуть в бездонные глаза Зойки, и, как бы она не догадалась, что он причастен к гибели своего друга. Эх, прибрал бы Господь Федьку, чтоб похоронить самому, да место запомнить, так бы было лучше всего.