Я, не спеша, шел по центральной аллее и вдруг на одной из скамеек увидел Нименмана, рядом с которым сидел малыш, как две капли похожий на своего отца. Он пыхтел и с явным удовольствием уплетал из небольшого пакета виноград. Я уже хотел было подойти поближе, но меня быстрым шагом опередила молодая женщина.

– Сколько раз говорила тебе, чтобы ты не давал ребенку бритую ягоду, – с возмущением начала выговаривать она, отобрав пакет.

Маленький Нименман, между тем, лишившись винограда, уставился на стоящую напротив скульптуру, изображавшую аппетитных форм женщину, опиравшуюся на весло, протянул к ней свои ручки и стал канючить:

– Хотю тетю! Тетю хотю!

– Наш человек, – сказали сидящие неподалеку игроки в домино.

– С одной стороны, может и так, – глубокомысленно заметил, повернувшись к ним Нименман, – но с другой стороны, конечно.

Не знаю, как доминошники, а я его понял.

Если вы думаете, что инопланетяне наведывались в наш город, чтобы закупить на местном рынке сметану, слава о которой гремела по всей области, то я вам скажу так: может быть да, но, скорее всего, нет.

Инопланетян гораздо больше, чем сметана, наверняка интересовал в нашем городе один человек – Наум Израилевич Гиршик. Вы спросите – почему? Ну, это совсем просто. Только Наум Израилевич Гиршик знал, как сидя у себя в лаборатории, ученый человек мог таким образом соединить две элементарные частицы, что взрыв, который после этого бы произошел, превратил наш земной шар в мелкую космическую пыль. Теперь вы понимаете – на что я намекаю. Большего я вам, конечно, не скажу и не потому, что это важная государственная тайна. Просто Наум Израилевич Гиршик сам избегал любых подробностей. Он говорил только намеками, только шепотом и при этом постоянно оглядывался. Все, что можно было понять, это – лаборатория, ученый, взрыв и мелкая космическая пыль.

Вообще-то Наум Израилевич Гиршик работал мастером по починке пишущих машинок. Все эти дореволюционные «Ремингтоны» в роскошных корпусах с перламутровой отделкой, трофейные «Ундервуды» с переделанными на русский язык клавишами, и появившиеся позднее «Оптимы» в небольших чемоданчиках составляли предмет его непосредственного интереса. Но секрет, которым он обладал – лаборатория, взрыв, космическая пыль – с пишущими машинками связан не был. Свое происхождение секрет этот вел с тех давних времен, когда в начале 30-х совсем молодой Наум Израилевич Гиршик уехал из нашего города в далекий Харьков обучаться на физико-математическом факультете местного университета. Вскоре он стал любимым учеником профессора, который прославился тем, что рассылал во все научные издания статьи, уличавшие в наглой лжи самого Альберта Эйнштейна. Этот профессор, имя которого Гиршик тщательно скрывал, утверждал, что основатель теории вероятности, мягко говоря, вводил ученый мир в заблуждение, объявляя скорость света предельной в нашей галактике. Харьковский профессор давно догадался, что есть скорость гораздо выше скорости света. А если вывести при этом соответствующие формулы, то, не выходя за пределы лаборатории, можно получить такую реакцию элементарных частиц, за которой последует взрыв, превращающий наш земной шар в мелкую космическая пыль.

В годы сталинских репрессий ученого, завалившего своими статьями множество научных журналов, расстреляли за ненадобностью. Как, впрочем, могли бы расстрелять и самого Эйнштейна, доказавшего вещи прямо противоположные своему харьковскому оппоненту. Но великий физик счастливо избежал эмиграции в Советский Союз, а, следовательно, денно и нощно работавший конвейер ГУЛАГа никак не мог втянуть его в свои смертоносные жернова.