Гил сглотнул подступивший к горлу ком, осмотрел свою белую, распухшую от влаги ногу со следами белого порошка, такую же руку. Потом он перевел взгляд на стоящую за спиной врача Линду. Его подруга – умница, словно прочла мысли Гила, как бы между прочим вынула из большого тюка поясную сумку, в которой хранилось оставшееся золото и дорожные бумаги. Она стояла, держа её в руке, и с жалостью смотрела на друга.

Гил вздохнул ещё раз, а затем подскочил на месте и со словами, – большое спасибо за труды, – вылетел из дому, не забыв, конечно, про сумку с добром. Ну, вылетел, это было громко сказано, потому как затекшая нога слушалась плохо, к тому же все ещё болела. Но без гипса Гил чувствовал себя почти всемогущим, а потому оторвался от выбежавшего вслед за ним старика, помахав ему на прощанье рукой.

11. Глава 10

Провонявший тошнотворным опиумным смрадом притон встретил Гила недоверчивыми взглядами. Оно и понятно – парень мало походил на пропащего курильщика. Зато сильно смахивал на оказавшегося в переплете пройдоху. Одетый в ночную пижаму с драным воротником, прихрамывающий и к тому же босой, он вызывал не то чтобы сомнения, но даже неприязнь.

Винить хозяина притона в таком отношении было глупо: в подобных заведениях частенько прятались королевские преступники, и уж если их находили, то владельцам приходилось несладко. Но у Гила был аргумент в свою пользу и довольно увесистый. Он достал из кармана заранее приготовленный золотой и, покрутив его между пальцев, спросил:

– Есть ли отдельная комната?

Хозяин притона сверкнул блестящими коронками и протянул ему ключ.

– Но если у меня возникнут из-за тебя проблемы, ты одним золотым не отделаешься.

Гил кивнул и, молча взяв ключ, пошёл искать свою комнату.

Жесткий, кишащий клопами топчан, масляная лампа на табурете с перевязанной ножкой и выцветшие синие стены. В такой обстановке радовало только окно, выходящее в безлюдный двор. Не хоромы, но пару дней пересидеть можно. Разжиться одеждой, разработать конечности, да и припустить из славного Элрича как можно дальше.

Гил зажег лампу, сел на топчан, задрал штанину и ощупал ногу. Потом медленно сжал и разжал кулак, наблюдая, как натягиваются тросы его жил на выздоровевшей руке. Переломы срослись вполне сносно, мышцы были не в том привычном тонусе, что раньше, но, по крайней мере, не слишком одрябли, а тупая ноющая боль вызывала скорее раздражение, нежели дискомфорт.

К боли Гил привык уже давно: для сталкера она и мать, и жена. Даже долгое пребывание в астрале каралось жуткими мигренями, что уж говорить о походах в царство вечного сна. После таких путешествий Гил бывало по несколько дней отлеживался, и уж тут ему никакие настои не помогали (если они, конечно, не были магическими). Боль была платой за возможность вернуться к жизни, и Гил всегда отдавал её добросовестно.

Парень лег на кровать, закинул обе руки за голову и, прикрыв глаза, стал соображать, как действовать дальше. Сначала мысли его послушно выстраивались в иерархичной последовательности, создавая сложный узор вероятностей, вполне себе реалистичных надо сказать вероятностей. Он размышлял о том, как достать одежду, как изменить внешность, чтобы выехать из города, где взять поддельные дорожные бумаги и сколько всё это будет стоить. Но потом в его стройную симфонию образов стали вплетаться совершенно деструктивные ноты. Они не просто нарушали ход его мыслей, но и мешали сосредоточиться.

Гил больше не видел себя, обряженного в дорожный костюм промысловика с косматой, нечесаной бородой из крашеной пакли, и такими же гротескными бровями- домиками, переходящего в сумерках границы Виландского леса. Он лицезрел распятую гирляндами огней площадь, какофонию сумбурных звуков с ведущей партией волынки и яркие пятна мельтешащей толпы кутил. Гил снова был на празднике по случаю солнцестояния. Он снова любовался