Надувшись, Руни принялся активнее закидывать в черный от копоти проем дровишки.

— А драконы знать о нас ничего не знают. Этот Вегарт, судя по слухам, на оборотниц и не глядит. Считает недостойными себя. Хорошо же. Ну и баб по деревням не портит. От его руки только красноглазые мрут как мухи. Он же южанин, там совсем иные законы. Ему и в голову не придет, что помимо Бирна есть еще два законных наследника. Я, как урожденная от истинной старшая дочь ханыма. И ты, как его признанный сын. Придут, и что им у нас отнимать? Да, дом большой, комнат много, но в каком он состоянии. Ни один генерал в таких «хоромах» жить не станет. Курицы наши тощие его тоже не соблазнят, скорее он мужиков в лес за дичью погонит. Так чего нам его опасаться?

Руни поднялся и расправил могучие плечи. Я с трудом представляла, каким здоровым брат станет еще через несколько лет. Главное, чтобы дверные проемы не пришлось расширять. Вроде и волк, а иногда казалось, что медведи там у него в роду потоптались.

В печи весело затрещал огонек.

Взяв дощечку, Руни взглянул на меня и тяжело вздохнул. Что-то принялся писать. Показал мне.

«Если придут драконы, они тебя заприметят. Красавица ведь. Как мне их гонять от тебя? Дрыном?»

Прочитав, я засмеялась.

— Руни, да кому нужна женщина моих лет еще и с дочерью, когда в деревне полно молоденьких?

Его бровь приподнялась. Он усмехнулся, совсем как взрослый, и покачал головой, жирно намекая, что я наивна как дитя.

— Не придумывай, брат, — фыркнула на него. — Для них я буду доброй вдовой, готовящей вкусные лепешки, только и всего. Ушло время, когда на меня смотрели как на невесту.

Вроде произносила с улыбкой, а на сердце разливалась горечь. Так и умру, не узнавши, ни что такое любовь, ни какая она — ласка любимого мужчины.

Руни снова стер надпись и с гаденькой улыбочкой что-то там писал. Развернул и показал:

— «Сначала хотя бы до тридцати годков доживи, старушка, — прочитала вслух, — а потом на похороны монетки начинай откладывать». Ах ты паршивец, — вскипела я. — А ну, иди с Юниль в курятник, и чтобы к вечеру она шапочки курицам шить начала и считала их за лучших подружек.

7. Глава 7

Спотыкаясь об торчащие корни невысоких раскидистых ив, я с трудом спускалась в небольшой овраг. Там на дне, руку протяни, рос сочный высокий конский щавель. Молодой, пышный. Только бы добраться до него.

Живот заурчал от голода, напоминая, что уже обед, солнце в зените, а я все вожусь здесь. Как копуша. Где-то выше осталась Юниль охранять неведомо от кого связанные бечевкой ивовые прутики, из которых мы будем плести новые корзинки и чинить старые. По-хорошему, еще бы березовых почек собрать, но, видимо, сегодня уже не успеем. Придется выделить время и прийти сюда завтра.

Весна, как оказалось, самое голодное время года. О чем, живя в поместье, я и не подозревала. Все запасы, сделанные на зиму, заканчивались. В лесу в этот период тоже особо не разживёшься — сморчки, щавель да крапива. А на огород только рассаду высаживать.

«Еще и грядки перекопать сегодня собиралась» — вспомнилось некстати.

Немного соскользнув по прошлогодней прелой траве, наконец, спустилась, увязнув в грязи ботинком. Поморщившись, принялась быстро собирать и широкие листья, и стебли, и по возможности корешки. Мысленно я уже прикидывала, где все разложу. Как подсушу листья, чтобы ушла горечь, и какие вкусные пироги можно будет напечь.

— Мама, — раздалось тихое сверху, — ты скоро?

— Да, Юниль, — я подняла голову, — сейчас соберу и пойдем домой. Потерпи немного.

— Ага, — она закивала и снова скрылась за кустом.

Овраг был узким и с высокими подъемами, поэтому я переживала, чтобы эта непоседа не скатилась кубарем. Убиться не убьется, но об какую-нибудь корягу или корень зацепиться и покалечиться может.