– Ну да. Там ящик с мышами перевернули – в отделении, где для залетевших девок что-то исследуют. А кто еще ее мог свернуть, если не те два кабысдоха?

– Вот черт! – воскликнул мистер Пауэлл. Воображение уже рисовало ему, какой оборот примет переписка с практикующими медиками и иными чиновниками, которые представляли интересы предположительно беременных молодых женщин. Неожиданная мысль поразила его, и он быстро спросил: – Тайсон, так они и в раковом отделении побывали? Где крысы?..

– А как же? Конечно побывали.

– Но хотя бы в лабораторию доктора Гуднера не влезли? – быстро спросил Пауэлл.

– Нет, там все крепко-накрепко запирается. Туда вообще никто, кроме самого доктора Гуднера, не заходит.

– Мистер Тайсон, скажите откровенно: вы абсолютно уверены, что они туда не вломились?

– Ну да, да. Самого его спросите, он подтвердит.

– Значит, слава богу, нам повезло, – выдохнул мистер Пауэлл. – Иначе… да что говорить, это был бы финиш. Ладно! Пойду сам взгляну на виварий, а потом, если собаки не объявятся, поспрашиваю снаружи. Может, встречу того, кто их видел. Полицию покамест не будем оповещать. Вернется директор, пускай он и решает, надо ли… Черт возьми! – выругался мистер Пауэлл. – Их непременно должны были заметить! На них зеленые ошейники – издалека видно! Думаю, нам скоро кто-нибудь позвонит… Что ж, мистер Тайсон, спасибо большое. Если сами вдруг что услышите, обязательно позвоните в центр и оставьте мне сообщение, хорошо?

Некоторые полагают, что самый глубокий наш сон лишен сновидений, что они посещают нас лишь в последние секунды перед пробуждением и в эти-то секунды мы успеваем пережить множество событий, которых хватило бы на много минут, если не часов.

Другие склоняются к мысли, что сновидения длятся все время, пока мы спим, – примерно так же, как чувственное восприятие и приобретение нового опыта занимают все время нашего бодрствования. Другое дело, что вспоминаем мы – если вообще вспоминаем – лишь последние клочки и обрывки своих сновидческих путешествий. Так, если кто-то в ночи пересекает целое море, шагая по дну, ему все равно запомнится лишь зеленый свет на подводных склонах, по которым он в итоге выберется на утренние пески.

А третьим кажется, что в глубоком сне, когда бдительный стражник-разум наконец закрывает глаза, в нашем мозгу падают все затворы и распахиваются двери потайных, древних пещер, где ведать не ведают о таких новомодных вещах, как молитвы или чтение книг. И тогда приступают к делу неисследованные древние силы, дают усталым труженикам отдых[29], лечат и возрождают к жизни… Что это за силы, незримые даже для сновидческих глаз, неизъяснимые словами человеческого языка? Мы этого не знаем. Быть может, мы сумеем что-то прояснить для себя, когда умрем.

Иные из этих сил, впрочем, как гласит одна теория, коренятся в недрах психики куда глубже индивидуального рассудка и обладают свойством притягивать к себе разрозненные осколки наших личных воспоминаний. Примерно так, говорят, феи – струйки перетекающей пустоты – любили украшать себя всяческими клочками и остатками драгоценной роскоши, потерянной беспечными людьми. Если так, получается, что сновидения суть бестелесные комки яви, всплывающие, точно пузыри, из глубин сна. Надо думать, их такое множество, что спящий не в состоянии уловить и запомнить их все. Перед пробуждением он просто выхватывает один-два пузырька, примерно так, как ребенок осенью ловит на лету один-единственный лист из целой тучи, уносимой ветром.

Но как бы ни обстояло дело в действительности, до чего ужасным бывает для некоторых возвращение из этих подводных пещер! Господи, только представить себе: вот мы, шатаясь, преодолеваем полосу прибоя и валимся на песок. За спиной у нас – воспоминание о сновидении, а впереди – пустынный или, наоборот, кишащий кровожадными дикарями берег. А ведь волна может подхватить нас и протащить по острым кораллам, и тогда встреча с сушей превращается в пытку, от которой мы с радостью сбежали бы назад в океан. Во сне мы подобны амфибиям, способным дышать в водной стихии, но эта стихия в конце концов отвергает нас и вышвыривает вон, да еще и отрезает все пути к немедленному возвращению. Ручейники ползают по дну пруда, укрыв свои тельца домиками, слепленными из всяких обломков, но наступает урочный час, нимало не зависящий от их воли, и они покидают уютное дно и карабкаются, беспомощные и беззащитные, по травяным стеблям к поверхности. Какие опасности подстерегают бедняг в эти последние минуты их водной жизни! Жадные рыбы хватают их, рвут на части, заглатывают целиком! И этого крестного пути им не избежать, они могут только надеяться на удачу. А что потом? Потом они вылезают в ничуть не менее враждебный мир воздуха, где их ждет короткая жизнь насекомых, где снизу, из воды, на них запросто может броситься форель, а сверху – атаковать голодная птица.