Чем больше Бони размышлял и анализировал, чем глубже копался в дебрях разных ученых познаний, тем чаще склонялся к мысли, что Гарник был прав. Никакого змея на самом деле не было. А чудовище Ихтео возникло под воздействием природных оптических явлений, как своеобразный колоритный мираж.

Изучению этих явлений Бони посвятил две последние ночи в гостинице Эйден. Используя старые проверенные методы познания, ученый быстро пришел к обескураживающему для себя выводу: подобный мираж с научной точки зрения объясним, а значит возможен!

Чем больше Бони читал имеющуюся на сей счет в сети научную литературу, тем больше он поражался правильности и обоснованности гипотезы, впервые озвученной Гарником.

Ведь световые отражения, возникающие после сложного преломления лучей в горной местности, могли иметь совершенно непредсказуемые очертания.

«Если иллюзии или обманы зрения возможны в цирке, то почему они невозможны в природе? Змея видели сотни людей, но никто не трогал его руками. Змей не вышел на берег. Он никого не съел и не раздавил. Значит, – полагал Бони, – реальное существование чудовища должно быть подвергнуто, как минимум, сомнению. Бесспорны только разрушения, которые причинил змей, или, якобы, змей. А если предположить, что разрушения на набережной произвел вовсе не змей, поскольку он был всего лишь миражом, то тогда истинной причиной анагорийской трагедии могло стать что угодно, например, землетрясение.

За несколько минут до появления чудовища местная сейсмологическая станция зафиксировала подземный толчок. «Землетрясение, – считал Бони, опять же соглашаясь с Гарником, вполне могло вызвать прорыв воды в одном из высокогорных озер и стать причиной потоков воды с гор, разрушивших набережную».

Ученый в большом количестве пил холодную минеральную воду и при этом сильно беспокоился о своем горле. Два или три раза за ночь он переходил на горячий чай, чтобы дать мозгам подмогу и согреть охлажденные гланды.

Ближе к концу второй ночи ученый принялся компилировать научную статью для прессы. Но фразы получались блеклыми, невнятными. Изложенные мысли на дисплее ноутбука не отражали глубины и важности открытия.

Утром, перед тем, как отправиться на гору, Бони решил отказаться от статьи. Предпочтительнее было найти хорошего репортера, увлечь его своей идеей и с его профессиональной помощью добиться публичности.

На горе ученый с высоты всматривался в береговую линию, в прибрежные скалы, в безупречно гладкую бирюзовую поверхность моря и без устали сопоставлял и анализировал все последние события.

Ближе к полудню от звенящего южного зноя ему стало не по себе.

Он продолжал терпеливо смотреть на море, на бреющих в полете жирных чаек, высматривающих какую-нибудь зазевавшуюся рыбешку, подплывшую близко к поверхности воды.

В какой-то момент от однообразия пейзажа, от навевающей дремоту звенящей летней тишины Бони потянуло в сон. Он прилег на траву и тут же заснул.

Ученый крепко спал, посапывая и похрапывая, иногда вздрагивая и переворачиваясь с боку на бок.

Когда Бони проснулся, сразу посмотрел на море. Внизу, разрезая гладкую поверхность бухты, к пляжному причалу быстро приближался большой белый катер.

Ученый вскочил на ноги, схватил бинокль, присмотрелся и ахнул.

Управлял катером человек в черном кожаном костюме, внешне похожий на почтальона, о котором Бони рассказала Эйден.

Сквозь мощные линзы бинокля Бони хорошо рассмотрел его мужественное, усеянное глубокими морщинами лицо и золотую цепь на шее с крупными янтарными трезубцами.

Рядом с ним, держась за ветровое стекло катера, стояла девица в красном, свободного покроя платье. Развеваемые длинные русые волосы открывали приятное миловидное лицо с мягкими притягательными чертами.