Юлька села в простынях, бесстыже сверкая голыми сиськами и возмущенно уставилась на парня.

– А зачем? Я в министры не рвусь. Я книжки писать буду. А для этого не важно, сколько у меня по физике, химии или физре.

– Юляш, прикройся. Мне идти надо и о контрапункте думать, а я не могу… – жалобно сказал Вавилов, вернувшись из ванной. Он уже оделся и теперь искал свою сумку. Пока будущий композитор лазил под диваном, его любимая встала и подошла впритык, так что, когда он вынырнул из-под свисшего на пол одеяла, его взгляд уперся аккурат в низ её живота.

Он поборол себя и выпрямился во весь рост. Юлька встала на цыпочки – как-никак парень был на полторы головы выше – и потянулась к нему с поцелуем, попутно закидывая ногу на его бедро. Женька всегда был дрищом и понимал, что, если Юля захочет, сопротивляться он не сможет, она его физически одолеет. Посему Вавилов начал морально воздействовать, а именно, давить на совесть.

– Юляш, если я сейчас не уйду, а я не уйду, потому что это выше моих сил, то опоздаю, а у меня это будет уже третье опоздание в семестре, и, значит, меня отчислят. Ты же не хочешь, чтоб меня отчислили? – Юлька во время этой патетической речи старательно извивалась на молодом человеке и хватала его за всякие неприличные места, хоть и прикрытые джинсами. – Потому что, если меня отчислят, то у меня призывной возраст, и меня загребут в армию и отправят куда-нибудь в забайкальский военный округ или в Чечню два года отдавать долг Родине. Ума не приложу, когда я ей так задолжал, чтоб расплачиваться свободой или жизнью! И тогда ты не сможешь хватать меня за…

Аргумент про армию оказался действенным, Юлька отступила на шаг, взмахнула рыжими кудрями и строго сказала:

– Вечером жду.

Вавилов выдал улыбку чеширского кота и растворился в двери…

Катализатор стихоплётства.

Поэт

– Доброе дело. Смело, умело, запело б… Мысли запить уж приспело. Вот и закуска поспела… Чёрта с два, что за херня!? Как, блин, уложить хоть какой-нибудь смысл в эту сраную гладкую рифму, если все силы тратятся на поиски этой самой гладкости? – Глюк в очередной раз сбросил всё со стола, вскочил, пробежал круг по комнате и рванул курить в форточку на кухне.

Раздался противный звук кредитного айфона.

– Да, я. Нет у меня ничего нового. Нет, не приду. Пить сколько влезет? Нет, не хочу. Не хочу, в завязке я! – рявкнул Глюк и злобно шваркнул глянцевый огрызок на стол. Поэт докурил сигарету, осмотрел двор на предмет бдительных соседей и выкинул окурок в форточку. Вытащил из шкафа стакан, нашёл в столе почти пустую поллитру, накапал, выпил, осмотрел остатки…

– Блин, зачем отказался? Там налили бы. А так надо в магазин идти за катализатором рифмы.

Илья вышел в прихожую, привычно надел кроссовок и с неподдельным интересом уставился на ступню, которая, ничем не стесненная, осталась висеть в воздухе – у кроссовки не было подошвы. Совсем.

– Вот же бля… – пожаловался двери Глуковский. – И что теперь делать?

У популярного в узких кругах поэта современности, проповедовавшего принцип про пользительное для творческого человека голодание, из обувки, кроме почивших кроссовок, имелись тапки домашние – одна пара, сандалии – одна пара. И всё. В общем, выбора не было.

Тёмным октябрьским вечером офисный планктон, плотными рядами шедший с автобусной остановки в свои дома в километре до МКАД через сетевой магазин, с удивлением задерживал взгляд на патлатом и небритом молодом мужчине в зимней куртке и сандалиях на босу ногу. Илья же уверенно прошёл в отдел с алкоголем, взял две бутылки бесцветной жидкости, захватил пяток плавленых сырков и пошёл на одну из двух касс, которые, как водится, были открыты в вечерний наплыв покупателей.