И желательно глаза закрыть тоже, подумала я, потому что меня затошнило от одного вида кушанья на тарелке.

– Обеды нам поставляют с фабрики Бельмора.

– Я догадалась. Спасибо, Стиг.

Стиг тяжело вздохнул, и, шаркая, ушел в караулку. Я мужественно отправила в рот ложку каши. Соли в нее повар не пожалел, а вот мешать забывал, в вареве было полно подгоревших комков. Но поесть нужно, иначе я совсем ослабею.

– Госпожа Ингольф! – позвал меня голос комиссара от решетки.

– И снова добрый день, комиссар. Пришли составить мне компанию за обедом? – я подняла голову. – Каша сегодня особенно удалась. Потрясающая вкусовая гамма. Тонкий аромат дегтя и изумительные горько-соленые оттенки.

– Звучит заманчиво. Но я принес ваш заказ. Простите, креветок нет, и пунша тоже. Однако я нашел на рынке неплохие пироги, сыр и бутерброды с рыбой.

– У Соны пироги брали? – разъяренно поинтересовались из соседней камеры.

– Вы принесли мне еду с воли? С какой стати?!

– Я вас пожалел. Не обижайтесь на меня за это. Вы выглядели слишком бледной и несчастной, когда вас привели в камеру. Я боялся, что вы упадете в обморок. Вам нужно подкрепиться, а тюремная пища для этого ни черта не годится. Я заинтересован в том, чтобы свидетели и подследственные были в ясном уме и сносном настроении.

Я подошла к решетке. Комиссар терпеливо ждал; в руках он держал бумажный пакет, набитый кульками и свертками.

Он и правда принес мне еду. Странный поступок, и объяснения я ему не находила.

Пытливо посмотрела на Расмуса. Уж не издевается ли он?

Но он встретил мой взгляд спокойно и слегка улыбнулся – без издевки, но ободряюще.

А в воздухе разливался одуряющий аромат пирожков – горячих, маслянистых, прожареных до золотистой корочки.

В камере слева тягуче вздохнули. В камере справа ворчливо признали:

– Сона хоть и дрянь, но пирожки у нее вкусные. Я женщина честная, врать не буду.

Я сглотнула.

– Стиг! Дайте ключ, – комиссар требовательно взглянул на надзирателя. Тот подошел, суетливо отцепил ключ от связки и передал его Расмусу.

Расмус открыл дверь и вошел в камеру. Ему пришлось пригнуться и повернуться, чтобы не зацепиться головой о притолоку, а плечами за косяки.

– Я все же решил к вам присоединиться, госпожа Ингольф, – сообщил комиссар, усаживаясь на скамью. – Перекусим вместе. Тут хватит на всех.

Он откинул доску на шарнирах, которая заменяла стол, постелил на нее припасенную газету и стал выкладывать содержимое свертков. Расмус не пожалел денег – еды хватило бы накормить и пятерых.

Я стояла, не решаясь сесть, и мучительно ломала голову над причинами, которые двигали комиссаром.

«Клопы» ничего не делают просто так. Скорее всего, Расмус пытается втереться ко мне в доверие таким вот нехитрым способом. Угощает обедом в расчете, что я, исполненная благодарности, начну болтать и скажу что-то, что он сможет использовать против меня.

Нет, пожалуй, Расмус не столь наивен. Значит, тут что-то другое.

Но выгнать его из камеры я не могла, а мой желудок мучительно стонал в ответ на запахи, и потому я вздохнула, села на койку напротив и попросила:

– Комиссар, раз уж на вас нашел приступ необъяснимой щедрости, пожалуйста, поделитесь и с другими заключенными. Вас ведь мама учила в детстве, что лакомиться в одиночку нехорошо?

– Да, припоминаю, что-то такое моя матушка говорила. Хотя чаще она просто брала розги. Стиг!

– Господин комиссар?

– Это вам. А это передайте в две другие камеры.

Комиссар спокойно вручил ошеломленному надзирателю завернутые в бумагу пироги.

– Слушаюсь, – пробормотал окончательно растерявшийся Стиг.

– Премного благодарны за вашу доброту! Дай вам создатель здоровьица, господин комиссар! И аппетита хорошего! – обрадовались в камере слева.