– Прости меня, Гвен. Если сможешь, прости.

В тот день я не смогла простить отца и с горечью на душе, ушла в интернат.

Когда мы подходили к дому, мистер Тэрри Гаррисон уже дожидался нас у порога. Я поздоровалась с ним, мистер Гаррисон поприветствовал меня в ответ и спросил, как я.

– Моей мамы больше нет, – ответила я.

– Гвен, мне очень жаль, что судьба так распорядилась, – сказал мистер Гаррисон, когда мой отец молча прошел мимо него и вошел в опустевший дом. – Потерять родного – это самое страшное. Ты… держись.

Я кивнула.

– Чем я могу тебе помочь?

Я пожала плечами.

Тэрри не взял с нас платы. Прошло уже полгода, с того момента, когда мы перестали вносить платежи, но Тэрри простил нам эти деньги.

Небеса загрохотали и потемнели. Мы подняли головы. Это самолеты летели на войну. Скорее всего, тем людям, которые сидели в самолетах, уже не вернуться.

– Гвен, – сказал мне Тэрри Гаррисон, – прошу тебя, держись. Я бы вас ни за что не выгнал, но ты и сама видишь, что дом уже по швам трещит, и того глядишь, развалится. Кроме того, договор уже как два месяца лежит, люди ждут.

– Что они сделают с этим домом?

– Его снесут, Гвен, – ответил Тэрри. – Прости, что все так вышло.

– Ничего страшного, мистер Гаррисон, – ответила я, пряча лицо от ледяного ветра и от квартирохозяина. – Спасибо вам за все. Простите.

И я отправилась собирать вещи.

Отец положил в чемодан зубной порошок, зубную щетку, полотенце, пижаму и кое-что из вещей.

– Где сандалии? – спросил он.

– В гостиной, сушатся у камина.

Пока отец готовил мне чемодан, я сидела на маминой кровати и мысленно прощалась с ней. Я совсем не плакала. Слезы уже ничего не изменят.

Когда мы вышли, мистер Гаррисон сказал, что ему очень жаль о случившемся в нашей семье. Я молча кивнула, обтерла рукавом пальто бегущие из носа сопли, и отдала ему ключи. Тэрри взял ключи и, немного помедлив, ушел.

Я обернулась на дом и почувствовала, что мое детство закончилось. Оно осталось там, в саду, где я любила прятаться от мамы, и притаилось за молодыми яблонями, боясь выйти на мой зов. Оно больше не смеялось, играя у пруда, а лишь дрожало от озноба, под гнетом непогоды и угасало, словно упавший на решетку камина, маленький уголек.

Отец сказал, что нам пора, и мы отправились к порогу моего нового дома.

– Прости меня, Гвен.

– За что?

– За то, что я так поступаю с тобой. Другого выхода нет.

Я ничего не ответила.

Мое детство – теперь это закрытая книга. Страницы в ней пусты. Мое детство – это сухой лист, гонимый ветром к черным небесам. Мое детство – утраченный рай, в который мне больше никогда не суждено вернуться.

Глава вторая

Эта осень, стала самой тяжелой в моей жизни. Я потеряла маму и попала в интернат для сирот. Это громадное, мрачное здание находилось на холме и окружал его лес. Забор вокруг интерната был выстроен из красного кирпича. Только оказавшись по другую его сторону, ты начинаешь понимать, насколько этот ужасный забор огромен и неприступен. Через него даже с помощью самой высокой лестницы не перебраться.

Когда мы вошли на территорию, интернат мне показался еще страшнее и больше. Его окна как глаза, смотрели на меня из-за металлических решеток. За этими решетками живут дети. От них все отказались.

– Все будет хорошо, милая, – сказал мне отец, когда увидел, что я едва сдерживаю слезы. – Это временно. Это не навсегда.

На стене у входа висела вывеска.

«Фрамстон-Холл.

Специализированное детское учреждение».

Дверь нам открыла женщина с волосами по всему лицу и мне стало страшно. Она была похожа на чудовище!

– Входите, – строго произнесла женщина, и мы вошли. – Сколько тебе лет, девочка?