Весной 1936 года я впервые узнал, что такое «белые ночи». Было это, я думаю, в середине мая. На площади около школы была спортивная площадка, где взрослые парни играли в волейбол. Игра настолько захватила меня, что я перестал замечать время. На улице светло, как днем. Но что-то подсказало мне, что времени прошло немало и пора домой. Двери дома на ночь не закрывались, и я без помех вошел в квартиру. Родители уже легли спать, чему я был немало удивлен. За мой «загул» мне попало, как богатому, но отец все-таки осознал, что виной всему была белая ночь. Но ужина я все-таки лишился.

Как и в Ларьяке, отец частенько исчезал на десять – пятнадцать дней в каком-нибудь из лесхозов на геодезических съемках, знакомился там с ненцами и остяками, жил в чумах, приезжал грязный и, как правило, завшивевший. Мать приводила его в «цивилизованный облик», а иногда его новые знакомые приезжали к нам (всегда с подарками – стерлядками, олениной или с осетриной) и даже порой ночевали. Мать называла отца как и положено «Вацэк», над чем аборигены ухохатывались. Выяснилось, что на их языке вацик – это рукавичка. Удивлялись, почему жена так непочтительно называет хорошего человека. Они-то его называли Василием Ивановичем (к слову, иногда и меня, в том числе на заводе в Чудово, работяги называли часто Виктор Васильевич).

Не столько курьезный, сколько знаковый случай произошел во время одной из длительных отлучек отца. Общедоступной бани в поселке не было, но построили небольшую хорошую баню (на восемь – десять посадочных мест) при милиции. Работала она по определенным дням (день для мужчин, день для женщин). В нее доступ был разрешен только «избранным», в том числе и отцу с семьей. Поскольку папы долго не было, мать решила в женский день взять меня с собой. Когда мы, раздевшись в предбаннике, вошли в моечное отделение, мывшиеся там женщины, человек пять, прикрываясь тазами или вениками, заорали на мать: «Ты бы еще мужика привела»! Мать оправдывалась, что он (то есть я) еще несмышленый ребенок, он сядет вон там в уголочке и на вас смотреть не будет. Возможно, так бы все и было, но… одна из мывшихся женщин поразила мое воображение. Когда все успокоились, я сидел в «своем» уголке, мать начала готовить тазы с водой, один из которых поставила мне. А я не мог не посматривать на одну из мывшихся женщин, груди которой больше походили на две огромные дыни и величественно колыхались при каждом ее движении. Я буквально окаменел от невиданного зрелища: такого не может быть!

Так или иначе, но помывка состоялась и все закончилось, казалось бы, без последствий. Ан, нет! Вид подсмотренных мною в бане титек не уходил из моей памяти. Скажу больше – этот образ остался для меня одним из символов настоящей женщины, эталоном женского обаяния и женской привлекательности.

С наступлением теплых дней отец все чаще стал брать меня на рыбалку, а пару раз и на утиную охоту с ночевкой в шалаше на берегу озера. Мне передавался азарт и страсть отца. Я начал понимать, что это не просто способ «убить время», как говаривал отец, отвечая на вопрос «Убил кого-нибудь»? Охотник радуется не тому, что убил утку, а тому, что он сделал меткий выстрел, рыбак радуется попавшей в поставленную снасть крупной рыбине потому, что он удачно поставил эту снасть. Все рыбаки и все охотники имеют первоначально равные возможности, но один возвращается с богатым уловом, а другой действительно только «время убьет». И дело тут отнюдь не в везении. Как говорил великий Суворов: «Раз везенье, два везенье, помилуй Бог, надо же и уменье иметь»!