Это предвещало племени шакья счастливую будущность, но под сенью этого мира рос Вируджака, предмет глубокой ненависти шакьяпутров. Говорили, что Моли, мать Вируджаки, вовсе не из дома Готамы, а бедная цветочница, бывшая в услужении у одного вельможи, родственника Будды по матери, и, что Вируджака сын рабыни. Несколько раз молодые шакьяпутры хотели подстеречь Вируджаку на охоте и убить его и, если бы не благоразумие старших шакья, Прасенаджита точно лишился бы своего единственного сына: подобные обиды, презрение и насмешки вооружили Вируджаку против шакья и заронили в душу его неистребимое чувство мести. Он поклялся жестоко отплатить племени шакья за горделивое и презрительное обхождение с наследником шравастийского престола. Поэтому, едва он взошёл на престол, как тотчас начал военные приготовления к походу против ненавистного ему Капилавасту.

В конце концов Вируджака овладел Капилавасту, предал его опустошению. Будда находился недалеко от отечественного своего города с одним Анандой, любимым учеником своим. К ним доходил шум разрушаемого города, звук мечей и вопли умерщвляемых жителей. «Да исполнится судьба их!» сказал Будда, и, жалуясь на жестокую головную боль, лёг на землю и накрылся своим плащом. Он хотел скрыть от единственного свидетеля тайную скорбь, овладевшую его стоической душой.

Вскоре после этого Будда пошёл по дороге из Капилавасту к Кушинагаре, городу, отстоявшему от первого в 500 км на юго-восток. Куда он шёл, и зачем, неизвестно. По-видимому, он не имел никакой определённой цели и хотел скорее удалиться от тех мест, которые напоминали ему одни горестные сцены. Он весьма редко посещал Кушинагару, город бедный и час от часу все более увядающий. В сопровождении Ананды Будда шёл по бесплодным и пустынным местам медленно и молчаливо, удрученный болезнью и летами. Изредка он обращался к своему спутнику со словами, которые обнаруживали печальное направление его мыслей. Будда говорил о недолговечности и смерти, предчувствуя близкую свою кончину. Недавние события так жестоко подтвердили справедливость мрачного взгляда его на мир, что никогда Будда не мог с таким сознанием и глубоким чувством, как теперь, говорить о непрочности счастья и надежд и оплакивать горестную судьбу людей.

Чем далее Будда шёл вперёд, тем более он изнемогал под бременем усталости и болезни. Он был уже дряхлый старик, восьмидесяти лет от роду. Боль в спине, которой он страдал всю жизнь, час от часу увеличивалась и заставляла его несколько раз останавливаться на дороге для отдыха и лежать под тенью деревьев. Однако же он продолжал путь и дошёл до реки Хираньи, протекавшей близ Кушинагары, далее он не мог уже идти и остановился на западном берегу реки, у того места, где был брод. Здесь наступил конец страннической жизни Будды. Силы совершенно оставили его, он лёг на разостланном Анандой ковре, головой к северу, по индийскому обыкновению, под тенью дерев сала (Shorea robusta) – это были последние минуты его жизни. Ананда с горестью следил за предсмертным томлением своего брата, друга и наставника, и слышал, как Будда, смыкая глаза навеки, устами, на которые смерть налагала уже печать свою, произнёс: ничто не долговечно!

Оплакав прах Будды и накрыв его плащом, Ананда отправился в Кушинагару с вестью о смерти его и обратился к великодушию жителей города, прося у них гроб для погребения Будды. Кушинагарцы не отказали в последнем даре страннику, кончившему дни свои близ их города и приготовили гроб и все нужное для совершения над прахом Будды обряда сожжения. Между тем молва о кончине Будды разнеслась по Магадхи и достигла учеников его, рассеянных в разных местах Мадхьядеши. Некоторые из них воспользовались этим случаем, чтобы сбросить с себя плащ шрамана и возвратиться в свои семейства; другие, оставшись верными своему учителю, спешили к Кушинагаре отдать последний долг бренным останкам Будды. Гроб с телом Будды положили на костёр, обошли его кругом три раза в знак уважения к памяти умершего и потом зажгли костёр. Через час от Будды остались одни белые кости, да пепел.