– Вы можете идти, фрау Агнес, ваша помощь сегодня была бесценна.

Он снова сел, причем вынужденно, он собирался пойти налить себе воды. Агнес подала ему воды, он пил, не забирая стакана из ее рук. Взгляд ее коснулся его открытой груди, и она увидела причину его страдания.

Он привык превозмогать болезненное состояние, он и сейчас приспосабливался к боли, лишь бы случайно себя не выдать. Знал ли он о том, что ним на самом деле? Коварная звездочка вгрызалась неровными краями в сердечную перегородку, он смертельно болен, не может быть.

Агнес ясно видела на его сердце опухоль со зловещими размытыми краями. Это так поразило её, что рука сама отогнула на груди Абеля шелк рубахи, мешавший ей хорошенько рассмотреть сердце Фердинанда.

Абель доверчиво улыбнулся ей и накрыл ее руку своей. Она перевела взгляд ему в глаза, пытаясь понять, знает или нет, но он просто любовался ею, чуть зарозовел, отвел взгляд, но не выпустил ее руку, даже когда она ее потянула. Он продолжал бороться с собой, молчал и держал ее руку в своей все крепче.

– Мне очень важно, что вы коснулись меня, для меня нет ничего дороже сейчас, чем ваше прикосновение. Не забирайте руку, прошу вас, – он поцеловал её запястье и приник к нему лбом. – Не уходите.

– Что с вами, доктор Абель? У вас болит сердце?

– Да, вы подошли ко мне, фрау Агнес, может быть, слишком близко, я вам благодарен за это.

Он встал, глаза его были теперь прямо над ее глазами, он немного склонился к ней, чтобы быть еще ближе, и коснулся ее лица.

– Я же знаю, какая вы, я очень не люблю этот ваш маскарад. Он вас прячет от других, но не от меня.

Ее рука все равно легла ему на сердце, встав между ними барьером. Она рукой выслушивала его сердце: тянущий, сосущий холод смертельной воронки.

– Фердинанд, тебе надо отдохнуть, я сама все, что нужно Рудольфу, сделаю. Ты будешь говорить мне, я буду делать. Не вставай, сиди, я вижу, что тебе плохо.

– Вы не то говорите, фрау Агнес.

Он взял ее за плечи, преодолевая сопротивление ее руки, склонился к ее волосам, осторожным, но сильным движением прижал ее к себе, отстраняя ее руку, отделявшую его грудь от ее груди. Оттолкнуть его было немыслимо, Агнес и грудью чувствовала тянущий холод его больного сердца.

– Не надо, Фердинанд, тебе плохо, я понимаю, ты не в себе, но нельзя.

– Да, горячим любовником меня не назовешь, но я давно хотел вас обнять.

Он послушно опустил руки, отошел к столу.

– Простите мою дерзость, фрау Агнес, это и не дерзость, если подумать. Вы, на самом деле, почему-то всегда много значили для меня. Я никогда бы не смог вас оскорбить, я давно люблю вас, уважаю и очень люблю. Вы великая женщина, с вами некого сравнить.

– А как же Анна-Мария? – Агнес улыбнулась.

Он вопросительно, с новой надеждой оглянулся на ее улыбку, принимая ее игру.

– Аланд говорит, что она моя сестра, я люблю и ее, мы с ней друзья. Не будь ваш муж так многодетен, я был бы с ней счастлив. Вам удалось родиться не его дочерью, немногим так повезло на свете.

Он говорил серьезно, с интонациями Аланда, но игра давалась ему все труднее, он пересиливал себя.

– Прошу прощения, фрау Агнес. Идите, отдыхайте, я управлюсь.

– Вам ничего не нужно, доктор Абель?

– Я бы не отказался от вас, – он сохранял на лице прежнюю серьезность, почти строгость. – И, может, еще от глотка красного вина, кофе, а то после кровопускания голова кружится и тошнит, как на третьем месяце беременности.

– Хорошо, кофе, вина, что еще?

– Я же сказал – вас, но сеньор Аландо может на вас рассердиться.

– Он может разве что на тебя рассердиться, Фердинанд, и сильно.

– Ну, это-то пустяки, что ему на меня сердиться? За то, что я украл Вебера и всего раз обнял его жену? Вас было за что сегодня обнять, даже если бы я не испытывал к вам никаких чувств, я не вижу, из-за чего ему сердиться. Но если вы намерены принести вино, то принесите уж хлеба и сыра, я толком не ел, наверное, уже два дня, все не до этого. Принесёте? Или мне лучше ни на что не рассчитывать?