Минуты через три он решительно ввел все до конца, тело ответило судорогой, которая разрослась в пока судорожное раздувание легких, первый самостоятельный вдох.

– Есть, – улыбнулся Абель. – Молодец, Рудольф. Дыши. Дыши. Давай, мой дорогой. Фрау Агнес, у меня в сейфе в кабинете в металлической коробке есть еще такие флаконы, пожалуйста, принесите.

Абель продолжал мысленно диктовать сердцу Вебера толчки, но теперь сердце отвечало.

– Это Вебер?.. – прошептала Агнес в ужасе.

– Неважно, – повторил он. – Этому парню терять было нечего, вы это видели, он молодец. Прошу вас, вы понимаете, что он не стабилен.

– Фердинанд, что вы ему ввели?

– Скорее, фрау Агнес, представится случай – расскажу. Одна просьба, господину Аланду о том, что я здесь, говорить не надо. Мы не договорились, он может мне помешать, и для Вебера это будет печально.

Она убежала, позабыв, что выглядит как солидная дама, Абель улыбнулся ей вслед и, наконец, опустился на стул, глядя на всюду выведенные дренажи. Ввел себе в вену толстую иглу для прямого переливания крови, спустил кровь, пока она ровно не потекла в чашу, и второй конец трубки с иглой ввел в уже упругую вену Вебера.

– Ты забудешь, Вебер, о том, что с тобой произошло, что это сделал с тобой твой лучший друг. Ты не должен этого знать и помнить, с этим трудно жить. Будем считать, что тебя сбила машина, по травмам похоже на тупой мощный удар. Дыши, это счастливое для нас с тобой место, выкарабкаемся. Ты был, в общем-то, прав, мое место в холодильнике, потому я так и спешил. Я готов зашунтировать аорту Анны-Марии, и вот уж не думал, что придётся шунтировать сосуды тебе.

Вторую руку Абель держал над головой Вебера.

– Ты здесь, Рудольф, ты здесь, не ушел. Я знаю, что ты терпеливый. Ты думал, что все можешь вытерпеть – теперь ты знаешь, что бывает боль, вышибающая из сознания, из тела, это тоже надо уметь пережить. Потому что рождаться еще предстоит не раз, надо получше отрепетировать. Мне больше всего жаль оставить тебя, тебе будет трудно. Я тебя спрячу, подучу, уйдешь в Школу, хочется, чтобы это было именно так. Если бы не моя возникшая верная смерть, я ушел бы с тобой, себе я помочь не могу, в этом не могу. Кому другому – помог бы. А вот остановить сердце себе, чтобы убрать опухоль, а потом самому себя запустить?.. Это было бы очень смешно. Мне не страшно умереть, мне жаль оставить тебя, тобой кормить псов, когда в тебе столько поэзии.

Сердце Вебера упрямо билось, и тень румянца проступила там, где только что была бледность и синева.

– Вот, доктор Абель, – Агнес вернулась.

Абель стоял у стены, прислонясь, потому что у него самого кружилась голова. Грамм восемьсот крови он Веберу влил, пульс полнее, дальше растворами.

– Наладите систему, вводите физраствор, я поставлю катетеры. Похоже, все даже работает.

– Как вы это сделали, доктор Абель?

Абель, как фокусник, с улыбкой развел руками, это был жест, который был и у Аланда. Абель снял иглу, Веберу подсоединил капельницу и тяжело опустился на единственный стул операционной. Лоб его взмок, он улыбался своим мыслям, и Агнес видела, что у него нет сил встать за салфеткой. Она сама, как во время операции, обтерла ему лицо, он благодарно улыбнулся.

– Внизу никого не было?

– Никого, доктор Абель.

– Тогда, если вам не трудно, откройте, пожалуйста, дверь. Вебера можно прикрыть простыней. Очень жарко, я, с вашего позволения, сниму мундир, так торопился, что халат нацепил поверх, а теперь из меня вытапливается последний подкожный жир, думал, что я у меня его уже не осталось.

Голос его тоже во многом копировал интонации Аланда. Он встал. Пока она открывала дверь, он уже снова набросил халат, отогнул пониже ворот рубахи, расстегнул пуговицы на груди пониже, все отворачиваясь от Агнес, ему было плохо, лоб снова блестел.