Прошло три года, но Камилла так ничего и не написала…

Каждый раз, когда она садилась писать, начиналась довольно неплохая истории, но потом она теряла нить и создавала новый документ. Иногда Камилла начинала работать на своей старой печатной машинке, надеясь, что именно этот ритуал пробудит в ней нужные слова, но ее муза бросала ей буквально парочку фраз. Камилла перестала видеть истории, она просто видела отдельные эпизоды, представляла нарезки из кадров и монтировала их у себя в голове, но это были лишь кусочки чьих-то жизней. Камилла могла чувствовать боль персонажа, знать, что ему сейчас очень плохо, но не могла понять, почему ему так хреново.

Сегодня утром она решила попробовать напечатать то, что сидело у нее в голове со вчерашнего вечера. Это письмо какого-то Вильяма к какой-то Мари. Она сама еще не знает ни того, ни другую, ей просто показалось, что она их слышит. В последнее время именно такие вещи с ней и творились. Камиллу пугал бардак в ее голове и полное одиночество, к которому когда-то она так стремилась.

Единственное, что она смогла вытащить из себя, – это был сценарий, который не отличался какими-то особенностями… Даже Томас не хотел его продвигать, но согласился исключительно ради нее. Результат был отрицательным, как и ожидалось. Было еще пару небольших рассказов, которые утонули в пучине других бестселлеров, и целая папка эссе, которые, как сказал Том, никому не интересны и не нужны.

– Милая, ты не Ребекка Уэст, и уж точно не Радклиф или Мэрдок. Твой, так сказать, дневник…

– Это эссе, – перебивала его Камилла.

– Хорошо, эссе, но это не меняет сути дела. Твои эссе никому не интересны. На этом можно зарабатывать в твои 45–50, и то, если до этого времени ты выпустишь хотя бы пять-шесть книг.

– Ну что же, значит, тебе не очень повезло с писателем. Возможно, я никогда больше ничего не напишу.

– Не говори глупостей, ты просто впала в какую-то длительную меланхолию, – Томас отвечал заготовленными фразами, так как должны отвечать агенты своим писателям, и Камилла знала об этом. Это была ее самая нелюбимая игра, которую он вел с ней. Он продолжал ковыряться в ее записях, пока не нашел несколько листов, которые были напечатаны на ее старой печатной машинке. – Что это?

– Ничего, не трогай! – Камилла хотела вырвать их, но Томас уже бегло прошелся взглядом по странице.

– Это новый роман? Он эпистолярный?

– Это так, просто в голову пришло. Я сама не знаю, что это.

Дорогой Вилл,

Я так и не получила от тебя письма! Сколько можно давать ложные обещания?! Даже передать тебе не могу насколько я зла. Мог хотя бы отправить телеграмму. Надеюсь, это письмо придет к тебе, когда ты будешь уже в пути, потому что, если ты сейчас его читаешь, значит ты еще не уехал! И не смей улыбаться, Вильям Дункан Эшли, я совершенно серьезно! Я действительно очень на тебя обиделась. Я и писать тебе не хотела, но в какой-то момент поняла, что вся моя обида заставляет меня дуться, и вчера на обеде у Фаррелов я была похожа на воздушный шар, думая о тебе. Даже Ник не упустил возможности заметить, что мое настроение далеко от идеала. Глупый мальчишка… или мужчина. Не знаю. Иногда мне кажется, что он всегда останется мальчишкой. Наверно, разница между вами в том, что ты набрался смелости и покинул дом в поисках себя и лучшей жизни, а он так и сидит подле матери. Признаться, не уверена, уместно ли словосочетание «лучшей жизни», учитывая твое последнее письмо. Так что давай сойдемся на «новой жизни», которую я жду с большим нетерпением.

Не могу, правда, понять, что так напугало тебя в моей просьбе. Сейчас далеко не XVIII век, мне не нужно сопровождение, и я не обязана сидеть здесь, дожидаясь замужества. Ты зануда, Вильям, но истина такова, что без твоего вмешательства, меня не отпустят из семейного гнездышка. Я хочу улететь, Вилл! Я уже не маленький птенец и готова расправить крылья. Если ты мне не поможешь, я уеду сама, не дожидаясь разрешения отца.