– Конечно, мой господин.

Рози приняла явно дорогой шерстяной плащ с серебряной подкладкой и изящной вышивкой льняными нитями по краю, затем какой-то ветхий серый балахон, затем задубевшую посеревшую расползающуюся рубаху и под конец ужасно вонючие порты. Но вдохнув смрад прокисшего пота и увидев грязное измученное тело мужчины, добрая девушка испытала не отвращение, а глубокое сострадание и жалость. У впечатлительной Рози даже в носу защипало от подступивших слез при виде того насколько изможден и истерзан этот человек. Он был невероятно худым и костлявым, колени и запястья безобразно распухли и оплыли, ноги были почти черными, на нижней части спины прыщи и нарывы, кое-где на плечах и предплечьях большие язвы, по всему телу проступившие вены и какие-то темные до черноты пятна словно застарелые синяки, но как будто этого было недостаточно, на его животе, груди и руках также присутствовали самые разнообразные шрамы, одни в виде длинных белых жгутиков, иногда практически параллельных, другие как белесые бесформенные пятна, вроде как от ожогов. Особенно безобразный большой широкий рубец протянулся от правого колена почти до паха, судя по всему рана которая стала этим рубцом была ужасной. И еще Рози увидела изуродованные ногти, на двух пальцах они вообще отсутствовали, на других были глубоко до самого мяса обкусаны, многие из них потемневшие от приливший под ними крови. И когда в какую-то минуту она стояла прямо перед ним, их взгляды встретились. И Гуго увидел слезы в глазах девушки и сердце его затопило благодарностью и нежностью. Он уже давным-давно позабыл, просто не мог уже и припомнить какого это, когда кто-то испытывает к тебе искреннее сочувствие, совершенно бескорыстное сострадание и как тепло и свет чужой души соприкасается с твоей собственной. Он улыбнулся Рози, но та не улыбнулась в ответ, у неё всё также в глазах стояли слезы, она уже нисколько не сомневалась что перед ней и правда какой-то несчастный рыцарь, воин, протомившийся бог знает сколько времени в плену врагов, скорее всего у жестоких мавров или кровожадных африканских пиратов, продававших людей в рабство, и в этом плену его пытали, морили голодом, издевались, а держали скорей всего в какой-то тесной зловонной яме с решеткой наверху.

Рози отвернулась и пробормотала, указывая внутрь дубовой бадьи:

– Прошу вас, мой господин.

Он, опираясь о бортик, хрустя коленями, с трудом перелез и медленно уселся на дно. Рози принялась поливать мужчину горячей водой и увидев как засияло его худое, безобразно заросшее, покрытое мелкими морщинами и какими-то красными пятнами лицо, она тоже улыбнулась. Это было очень приятно подарить человеку счастье.

Наполнив бадью, девушка оставила своего подопечного блаженствовать и отмокать, а сама вернулась к очагу, поддерживать огонь и продолжать греть воду, которая явно понадобится еще. Но сама она никак не могла перестать думать о том моменте когда он улыбнулся ей, о его ярких зеленых глазах, в которых светилось что-то такое звенящее, пронзительное и в тоже время ласковое, теплое, родное… она старалась подобрать слово, но не находила. Любовь? Возможно. Но только конечно не та что связана с вожделением, страстью, похотью, а какая-то общечеловеческая, глубинная, всеохватная, для которой не важны пол, возраст, сословие, ей достаточно того что я человек и ты человек и мы не желаем друг другу никакого зла и мы счастливы в этом моменте, потому что мы не одиноки, потому что мы вместе, потому что мы есть друг у друга.

И когда пришло время непосредственно для мытья, Рози терла и скребла его тело с невероятной заботой и осторожностью, очень отчетливо понимая как любое её неловкое движение причиняет ему боль со всеми его синяками, нарывами, коростами и опухшими суставами. И она испытывала радость от осознания того что приносит облегчение и оздоровление этому человеку. Он сидел закрыв глаза и полностью отдавшись её воли. И она, уже совершенно позабыв о королевских наказах, спокойно разглядывала его лицо, заставляла поднять руку, вытянуть ногу, наклонить голову. Во всём этом процессе было что-то очень интимное, сближающее, но она не чувствовала никакого привычного щекочущего волнения от того что рядом с ней мужчина, да к тому же совершенно нагой. И несмотря на то что он был намного-намного старше её, ей казалось что она словно мать, которая возится со своим малым ребенком. Кстати вопрос о возрасте оставался открытым. Поначалу она решила что ему под шестьдесят, потом когда из под грязи, колтунов и свалявшихся косм стали проступать человеческие черты, она подумала что наверно около пятидесяти, затем же, когда она отстригла его отвратительную бороду и значительную часть шевелюры и начала брить, она спустилась до сорока с небольшим. С бритвой она обращалась предельно аккуратно, очень боясь порезать его. И боялась не того что её могут за это наказать, а того что она причинит ему очередные страдания, которых он и так как видно перенес немало. До этого Рози собственно никогда не брила мужчин и честно в том ему призналась, предлагая что может быть ему лучше самому. Но он, не открывая глаз, сказал с улыбкой, что полностью ей доверяет, а сам он своими больными руками так изрежет себя, что придётся звать лекаря.