– Я жила с ним. Потом ушла от него.

– Почему ушла?

Она уставилась на полицейского.

– Вы его видели, не так ли? Разве можно с ним жить?

– Да… – Хэммонд осклабился и надвинул кепку на затылок. – Ладно. Завтра явишься в полицейский участок.

Она встала, пошатываясь.

– Все?

– Все!

Хэммонд повернулся к одному из полицейских, стоявших у двери:

– Отвези ее в отель, Джек..

– Вы можете справиться о нем в нью-йоркской полиции. Они разыскивают его, – бросила Рима.

Хэммонд пристально посмотрел на нее, глаза его сузились.

– В чем дело?

– Узнаете сами.

– Откуда ты знаешь это?

– Он болтанул мне.

Хэммонд помедлил, затем пожал плечами и махнул Джеку:

– Доставь ее в отель.

Рима вышла в сопровождении Джека. Я был несколько удивлен: она даже не взглянула на меня. А ведь я спас ей жизнь!

– А теперь твоя очередь. – Хэммонд указал мне на стул рядом с собой.

– Садись. Твое имя?

– Джеф Гордон.

Я назвал свое вымышленное имя, под которым жил в Голливуде.

– Адрес?

Я назвал адрес комнаты, которую снимал в доме недалеко от бара.

– А теперь расскажи нам про бузу4.

Пришлось рассказать все сначала.

– Ты думаешь, он делал начисто?

– Вы имеете в виду, собирался ли он убить ее? Полагаю, да.

Он раздул щеки.

– Ну, ладно. Жду тебя в полицейском участке ровно в 11. – Он внимательно посмотрел на меня. – Позаботься о своем лице… Ты встречал ее раньше?

– Нет.

– Странно! Такая смазливая девчонка и жила с этим хорьком… – Он поморщился. – Девчушки, девчушки… Слава богу, у меня сын.

Он кивнул оставшемуся полицейскому, и они вместе вышли на дождь.

2.

Все, что я сейчас рассказываю, произошло через год после окончания войны с Гитлером. События Перл-Харбора сегодня кажутся такими далекими, а тогда мне был 21 год, и я учился в колледже, готовясь стать инженером. Я был почти на пороге выпуска, когда события на войне накалились. Отец мой чуть не подпрыгнул до потолка, когда я сообщил ему, что собираюсь идти на фронт добровольцем. Он попытался уговорить меня сначала получить диплом, но мысль о том, что я должен был провести еще шесть месяцев в колледже в то время, как на фронте шли ожесточенные бои, была для меня невыносимой.

Через четыре месяца, в 22 года, я оказался одним из первых, кто высадился на берегу Окинавы. Вскоре во время атаки я получил в лицо заряд раскаленной шрапнели, и на этом война для меня закончилась.

Следующие 6 месяцев провалялся в военном госпитале, где хирурги перекраивали мое лицо. Они сделали свое дело отлично, за исключением того, что мой правый глаз не совсем открывался, а на правой стороне нижней челюсти, отливая серебром, красовался шрам. Врачи сказали, что если я останусь еще на три месяца, они избавят меня и от этого. Но с меня было достаточно. То, что я увидел там, в госпитале, и по сей день, как кошмар, преследует меня. Я поспешил выписаться и вернулся домой.

Отец мой был управляющим банка. Больших денег у него не было, однако он вполне мог оплачивать мою учебу в колледже, пока я не получу диплом.

Я вернулся туда только потому, что хотел сделать ему приятное. К тому времени я потерял всякий интерес к своей будущей профессии: месяцы, проведенные на фронте и в госпитале, изменили меня. Но учиться не смог – трудно было сосредоточиться, и через неделю бросил колледж. Я просил отца понять меня, и он все понял.

– Что собираешься делать дальше?

Тогда еще я этого не знал и только понимал, что мне надо какое-то время для отдыха, чтобы снова сесть за книги. Отец посмотрел на мое опущенное веко, шрам… и улыбнулся.

– Хорошо, Джеф. Ты еще молод. Почему бы тебе не отправиться куда-нибудь и не развеяться? Я могу дать тебе двести долларов. Поезжай, отдохни, потом продолжишь учебу.