– Уже, – вставил Роман.

– И нужно провести полную ревизию на заводе.

– Начнется в девять, когда ревизоры приедут в офис.

– И проверить алиби.

– Ты думаешь, мы этого не сделали?

– Так какие у них шансы?

– Никаких, – согласился Роман. – Оба ожидают в приемной, и я намерен начать допрос с Кантора. Результаты экспертизы оружия будут с минуты на минуту.

Я удобнее устроился в кресле.

***

Запись допроса:

«– Можете ли вы сказать, где и с кем были во вторник с семи до девяти вечера?

– Могу, но не скажу.

– Вы понимаете, что речь идет о времени, когда был убит Гольдфарб, и ваши слова могут быть истолкованы вам во вред?

– Какой вред? Вы думаете, что я ухлопал собственного хозяина? Я что, идиот? Если завод перейдет к наследнику или будет продан, я наверняка лишусь работы, к которой привык и в которой знаю толк. За десять лет между Гольдфарбом и мной не возникло никаких разногласий.

– Вы знакомы с Гольдфарбом десять лет?

– Пятнадцать. Десять лет мы работаем вместе, семь лет из этих десяти я занимаю должность коммерческого директора. За эти годы оборот возрос в шесть раз, прибыль выросла втрое, и сейчас мы работаем напрямую с «Хемикал индастриз», а эти господа не связываются с неперспективными…

– Вы были на вилле Гольдфарба во вторник?

– Нет. Я был у Иосифа в понедельник, привозил на подпись бумаги, потому что у хозяина не было времени в тот день заехать в наш офис, у него была плановая операция в «Ихилове».

– Вы открыли дверь своим ключом, или Гольдфарб открыл вам сам?

– Откуда у меня свой ключ?! Я коммерческий директор, а не приходящая прислуга! Естественно, мне открыл Иосиф. И закрыл за мной, когда я уходил, тоже он. Живой и здоровый.

– А во вторник вы с Гольдфарбом встречались?

– Я уже говорил – нет.

– Какого размера обувь вы носите?

– Сорок третьего. Но, насколько мне известно, никто не бил Гольдфарба ногами.

– Не нужно острить. Вас ни в чем не обвиняют, я провожу дознание и хочу знать некоторые факты.

– В десять у меня встреча с поставщиком из Франции, а на двенадцать я приглашен на совещание в «Таасия авирит», у них для нас крупный заказ. У меня нет времени, понимаете?

– Это я понимаю. Не понимаю другого: почему вы не хотите сказать, где были во вторник? Если у вас алиби, я извинюсь, и все будет в порядке.

– Почему у меня должно быть алиби? Я не обязан докладывать полиции о своих личных делах»…

***

Возмущенную речь Кантора прервал телефонный звонок.

– Хорошо, – сказал комиссар, выслушав чей-то доклад. – Официальное заключение – на мой мейл.

Положив трубку, он помолчал, внимательно разглядывая заусеницу на собственном пальце.

– Инспектор Соломон оформит ваши показания, – сказал он наконец, – и вы их подпишете. Потом можете быть свободны.

– Шалом, – буркнул Кантор и бросился к двери, будто спасаясь от пожара.

– Следующий номер нашей программы – господин Абрамович? – бодро сказал я.

Бутлер смотрел куда-то сквозь меня – я оценил глубину проникновения этого взгляда сантиметров в десять. Скорее всего, Роман видел мою печень, и она ему не нравилась.

– Я так и думал, что это была женщина, – изрек он наконец.

Вообще говоря, я действительно знал женщину, сидевшую у меня в печенках, но вряд ли Роман был настолько проницателен, чтобы догадаться.

– Любовница? – спросил я.

– Видимо… Соломон утверждает, что Кантор поехал в Ашдод после совещания, проходившего в директорате «Макса», и оставался у своей… э-э… знакомой весь вечер. Вернулся домой около полуночи, жене сказал, что ездил в Иерусалим на встречу. В общем, обычные мужские забавы. Скрывать ему нечего, или он думает, что я побегу докладывать его жене, с кем он проводит время?