Чужой, слѣпящій Свѣтъ съ небесъ.
Его Божественныхъ словесъ
Мы не услышали. Теперь
Я вижу: господиномъ sвѣрь
Въ лицѣ Вараввы былъ для насъ.
Изъ-за него небесный гласъ
Мы не услышали. Но ждалъ
И насъ Христосъ, что въ небо звалъ,
Сойдя на землю. И чиста
Была подъ тяжестью Креста
Его могучая Душа.
Тогда я съ нимъ былъ. Чуть дыша
Отъ муки тягостной, мой братъ,
Не знаю, отчего, былъ радъ
Увидѣть, какъ ничтоженъ былъ
Нашъ трудъ для Бога, что убилъ
Своихъ любимыхъ сыновей.
Ублюдокъ! Кесаревъ плебей!
Предатель Бога и царя!
Хотя и я смѣялся зря
Надъ Тѣмъ, Кто всё же неспроста,
Навѣрно, не сошёлъ съ Креста.
Тогда я умеръ. Былъ во тьмѣ
Забвенья я, горѣлъ во мнѣ
Огонь неправедный, и умъ
Отъ безконечныхъ тяжкихъ думъ
Мой разрывался. Sлая вонь
Была вокругъ, и жёгъ огонь,
Стекая сверху: этотъ ядъ
Меня насквозь пронзалъ, но радъ
Ему я отчего-то былъ.
Огнь вѣчныхъ мукъ меня любилъ,
А я его. «Живи, мой другъ! —
Я нѣжный гласъ услышалъ вдругъ. —
Сгораетъ сердце отъ любви.
Молю тебя: вовѣкъ живи!
Варавва предалъ насъ, но онъ
Былъ не Пилатомъ осуждёнъ,
А мной отправленъ былъ въ шеолъ.
Пусть дождь прольётся. Бездну sолъ
Онъ смоетъ, и забуду я,
Какъ мучилась душа моя
Въ любви къ разбойнику. Глупецъ!
Онъ думалъ царственный вѣнецъ
Надѣть на гордую главу.
И я мечтала наяву
Владычицей еврейской стать,
И не могла я распознать
Обмана въ томъ, кто былъ мнѣ богъ.
Но судъ мой былъ суровъ и строгъ.
Нѣтъ, мы не боги на землѣ,
И наша участь въ вѣчной мглѣ,
Но въ свѣтъ и вѣчность, и покой
Ведётъ насъ властною рукой
Всесильный Вождь Адонаи».
И я открылъ глаза свои,
И ужаснулся я тотчасъ,
Увидѣвъ тьму заплывшихъ глазъ.
Правдивы женщины слова:
Вараввы мёртвая глава
Висѣла въ крѣпкомъ кулакѣ,
И въ строгой мертвенной тоскѣ
Она смотрѣла на меня.
«Живи, мой другъ. Но отъ огня
Я не смогу тебя спасти,
И долго будешь ты итти
Въ пустынѣ тѣсной, и покой
За адской огненной рѣкой
Ты не обрящешь. Но во мглѣ
Моё служенье на землѣ
Продолжишь ты, и за тобой
Въ часъ, предназначенный судьбой,
Вернусь я. Можетъ быть, вдвоёмъ
Вернёмся мы въ небесный домъ», —
Варавва молвилъ мнѣ. Жена
Стояла предо мной одна,
Въ рукахъ своихъ держа кувшинъ.
Покоя сладостныхъ вершинъ
Мнѣ не вкушать теперь. Лишь страхъ
И боль въ груди, и боль въ ногахъ
Сопроводятъ меня въ пути.
Но, Боже мой! Чего найти
Желаю я? Какой мечтѣ,
Блуждая въ чёрной пустотѣ,
Теперь предался я? «Съ тобой
Теперь я связана судьбой.
Жестокой будетъ наша месть
Тѣмъ, кто земному предпочесть
Сумѣлъ Іисуса. Сладкій ядъ
Вливалъ его безумный взглядъ.
Теперь всё кончено. Любовь
Сильнѣй, чѣмъ Іисуса Кровь,
Насъ сочетала. И тебя
Я къ жизни воскрешу, любя.
Твой храмъ разрушенъ. Но его
Въ три дня создамъ я. Но того,
Кто званъ Христомъ былъ, не вернуть:
Земной его оконченъ путь.
Пошли разбойники за нимъ.
Я вижу: Іерусалимъ
Разрушенъ будетъ ими весь.
Безумецъ глупъ! Пока мы здѣсь,
Не отворитъ священный градъ
Погибели широкихъ вратъ.
Онъ обманулъ насъ: нѣтъ любви
Въ томъ, кто былъ выкупанъ въ крови
Младенцевъ чистыхъ. Но рыдать
Надъ ними также будетъ мать,
Рахиль несчастная, и мечъ
Сумѣетъ душу ей разсѣчь.
Я исцѣлю тебя, мой другъ».
И я уснулъ. И всё вокругъ
Перемѣшалось въ тяжкой мглѣ.
Я словно былъ не на землѣ.
Исчезъ во мракѣ счётъ часовъ.
Явилось видѣнье вѣсовъ,
И былъ мнѣ слышенъ приговоръ,
И видѣлъ я: отсѣкъ топоръ
Пустую чашу – и тогда
Иная часть ушла туда,
Гдѣ всё скрывалось въ чернотѣ,
А съ нею я… и въ пустотѣ
Густого мрака я сползалъ
Тягуче-медленно. Сжималъ
Меня кромѣшный этотъ мракъ.
Минула вѣчность. Но никакъ
Я дна не могъ достичь. Во тьмѣ
Я таялъ медленно въ умѣ.
Тогда я крикнулъ: «Боже мой!
Да что же дѣется со мной!»
И я очнулся ото сна
И вижу: предо мной она,
И взглядъ ласкаетъ, манитъ, жжётъ.