В жизни страх сковывает иначе. Лишь на несколько секунд, а потом ты что-то непременно делаешь – взрываешься или бежишь. Теперь же он был каким-то ласковым и ровным, топящим в цистерне с кислотой любую попытку мысли.

– Надо было всё-таки выпить снотворное. – пронеслась мысль. Что-то покрепче, конечно, было бы лучше. Наверное.

Застыв у стеклянных дверей, которые не дождались шагов и закрылись, она вдруг увидела себя – смазанное отражение в пыльном стекле. Тёмные круги под глазами усугублялись искажением, делали лицо отвратительным. Волосы лежали как попало. Пижама с дыркой на плече эффектно дополняла образ только вылезшей из склепа. Пыль и разводы стекла теперь растекались по отражённому телу. Какое-то уверенное и спокойное тепло обволокло её изнутри, и, если бы глаза не цепляли фигуру в отражении, она бы, обмякнув, свалилась мешком на ступеньки. Собственный взгляд держал крепче неподатливого скелета. Оторвать его оказалось много тяжелее, чем двинуть ногами.

Что-то сошло с орбиты – она или что-то другое. Один из снов, которые забываются через полчаса пробуждения, сливаются с перекатывающимися минутами не успевшего начаться дня, подходящего к концу, готового смениться другим – таким же. Ей показалось, что она больше не может дышать. Ком в горле разросся словно опухоль, едкая, злокачественная, готовая убить в любой момент, но только лишь тянущая время в каком-то садистском живом наслаждении. Беспомощно оглянувшись вокруг, она снова взглянула на себя, но резко отвернулась, словно церберы собственных размытых в отражении пыльного стекла глаз могли уничтожить её. Страх смешался с бредом, преследовавшим все последние месяцы – она не чувствовала себя телом, она вынуждена была носить его везде, таскать за собой от стены к стене, от улицы к улице, но не ощущала его плотности. И вот теперь это тело в полдень, в огромном мегаполисе словно не имело конкурентов на существование. И это именно бред.

Она взяла в руки телефон и уставилась в список вызовов. Сложный выбор – кому звонить на грани безумия?

Один за другим длинные бесконечные гудки.

Один, другой, третий. Дальше – черта. Оставались те, кто в мирное время не имел права появиться на горизонте.

И снова длинные гудки. Словно все резко заснули в будний полдень или выключили звуковые сигналы. Или и то, и другое. И что-то ещё.

Резко завыла сигнализация, разрезав тишину и вспугнув стаю голубей на углу дома. Ночью прошёл дождь и лужи ещё не успели высохнуть. Птицы пили воду, чистили перья, стоя по свои птичьи лодыжки в воде. И когда они взметнулись вверх, сотни мелких брызг их крыльев опустились мелкими каплями на лицо. Её кинуло в жар, такой же, как однажды она вылетела на обгон на встречную полосу и едва ушла от столкновения – вопрос лишь пары метров. Это вывело её из оцепенения, и, движимая скорым избавлением становящегося по своим местам мира, она побежала в сторону звука.

Во дворе, где ютились машины, наставленные вкривь и вкось, одна из них мигала и вопила, а метрах в трёх сидел, словно только что переживший страшный удар и постаревший на несколько лет, ошарашенный дворовый кот.

Кажется, она тоже постарела на несколько лет. Она подошла к автомобилю, осыпанному начинающими желтеть мелкими листьями – июль самый нечестный, притворяется жизнью, теплом и летом, но на самом деле он – начало смерти и конца.

Сирена не умолкала, и она изо всех сил начала пинать нагретое под солнцем железо, пока боль в пальцах ног и щиколотках не заставила её остановиться и сползти на землю, прислонившись взмокшей спиной к тёплому красному боку автомобиля. Очень хотелось пить, разгорячённое тело требовало воды и тени. Но она не двинулась с места и дрожащими пальцами сунула в рот сигарету. Её трясло всем телом, и зажигалка сработала раза с десятого.