… только то, что имеете, держите, пока приду.3

Чтобы обрести связь с реальностью, нужно удариться мизинцем об угол или держать за руку случайного человека, будто вы знакомы не больше суток и вместе удивляетесь этому миру. Даже если всё это только кажется. Словно жизнь, склонившись над вами, глотает неповторимый миг. И сейчас она подошла к столу, занимающему почти половину маленькой неуютной кухни, и ударила его со всей силы ногой. Ваза с цветами упала, крошки задрожали на его поверхности, и по телу разлилось горячее чувство существования.

Полдень, обычное дело последних лет – не высовываться на улицу раньше сгущающихся сумерек, попуская время мимо словно шальные пули – его свист около виска иногда был почти различим. Но вчера вечер не звал выйти. Она ходила из угла в угол, лежала с ноутбуком на кровати, что-то печатала, закусив губу и надолго зарывая глаза, выходила из подъезда курить раз десять и еще столько же – высунувшись из окна, где чуть больше метра отделяло ее от прохожих. Для склонных к интроверсии, а она причисляла себя именно к таким, это был довольно отчаянный шаг, то самое пограничное между тем, людским, миром и этим – за стеклом и стенами, которое официально считалось домом. Спать настолько не хотелось и хотелось одновременно, что мысли непроизвольно ползали по склянке успокоительного. Ни от чего, просто так. Но терять сознание и его цепкость не хотелось. Цепкость эта была самым верным костылём одуревшему телу, которое не знало, куда себя приютить. Абсолютно бессмысленные часы.

Она подняла вазу, смахнула в ведро рассыпавшиеся листья, помыла кружки, которыми был завален стол. Остановилась, прислушиваясь, как остатки воды из раковины стекают по пищеводу канализации. Тишина. Та чужеродная, которую города отторгают за десятки километров, отпугивают вечными огнями, скрывающими звёзды. Сев на холодный пол, она зажмурилась. Учащающийся пульс словно чувствовал то, что ещё не впустил разум. Сердце всегда быстрее реагирует на пустоту. И сейчас, с каждой секундой, кровь всё сильнее гналась по телу, наматывая круги, почти крича. Она открыла глаза, поднялась, нащупав пачку сигарет в кармане, и, сунув ноги в уличные кеды, по привычке смяв пятку, торопливо вышла из подъезда. Дверь захлопнулась жёстким металлическим скрежетом.

Солнце карабкалось по соседним крышам, раздираемое на части густыми многолетними зарослями вокруг домов. Двинувшись вперёд по улице, завернув в маленький проулок, протиснувшись мимо набросанных на парковке машин, она вышла на скромную копию проспекта. В том районе это была почти площадь, где трамваи и автобусы с рассвета и далеко за полночь кружили изо дня в день.

И – пустота. Вокруг. Кругом.

Никто не бежал к автобусам, стоявшим, словно выжидающим начала движение. Ни одного звука. Ни одного голоса. Никто не высовывался из окон. На улице вообще никого не было.

Тело передёрнуло, сердце забилось быстрее. Она подошла к магазину на углу и, поднявшись по ступеням, заглянула сквозь автоматические двери. Они почти бесшумно раздвинулись перед ней, и приятная прохлада кондиционируемого помещения ударила в лицо, обволокла мурашки, разбежавшиеся по телу. Гул технического оснащения изнутри смешивался с нарастающим шумом ветра снаружи. И опять ни души. Она достала из кармана телефон и посмотрела на время: близился час дня. Наверное, она немного сошла с ума. Все эти бездельные дни и дурной разум последних месяцев и так постоянно смешивали сон и явь, настолько, что было не различить.

И тошнота подступала откуда-то из лёгких или сердца, игнорируя пищевод, рассыпалась колкостью под рёбрами, словно во сне.