Джамуха не переставал задавать себе вопросы, которые выстраивались в печальные вереницы, тянулись один за другим призрачными караванами и проваливались в пустоту, оставаясь бесплодными. Потому что он не знал ответов. Или просто не хотел знать, ибо в его положении было трудно не страшиться истины.

Уставившись сумрачным взглядом в готовый вот-вот погаснуть костёр, он разговаривал с трепетавшими во тьме жёлто-оранжевыми языками пламени. И кочевал по нескончаемым равнинам прошлого, ощущая себя подобным заблудившемуся путнику. Там, в стародавних днях, он был молод и силён и не ведал ни страха, ни преград. Но эта благословенная пора миновала, уплыла в стылую даль и растворилась в безвозвратном мраке – так, будто она ничего не значила и была лишь игрой воображения, коротким помрачением разума. И теперь дыхание памяти леденило и сковывало Джамуху, грозя лишить его остатков воли. А человек без воли – что нож без клинка.

В прежние времена он говорил о быстро набиравшем силу Чингис-хане: «Сколь бы высоко ни вознёсся выскочка, я его всё равно достану». Но то было прежде, а ныне всё изменилось, и ничего подобного выговорить у Джамухи язык бы не повернулся. А если б и повернулся – никто такие слова не принял бы всерьёз.

Неприметным тихим зверем подкралась пора, когда свет надежды покинул его сердце. Джамуха более не стремился к противоборству с Чингис-ханом, позабыв о том, что прежде предпочитал бросаться навстречу опасности, а не ждать, пока она захватит врасплох. Нет, он уже не помышлял о нападении – только о бегстве. Его добытая в сражениях грозная слава тихо и неприметно пролилась в никуда, подобно тому как айраг проливается из опрокинутой чаши, чтобы впитаться без остатка в сухую землю.

Где та граница, пересекать которую воин не должен, поскольку за ней заканчивается осторожность и начинается трусость? Раз за разом возвращаясь к этой мысли, Джамуха пытался отыскать в себе страх – и не находил его. И раз за разом ловил себя на том, что утратил интерес ко всему, кроме прошлого. Да ещё того невозможного будущего, которое могло бы произрасти из призрачного минувшего, но, к сожалению, не сбылось, не дало щедрых плодов, поманило ярким блеском кратковременной славы и растворилось в тумане.

Порой Чингис-хан являлся к нему в сновидениях: широколицый, самодовольный, молча взирал на него, словно торжествуя победу над униженным противником. «Удача повсюду следует за тобой, как верная собака, – досадливо говорил Джамуха анде. – Куда ты – туда и удача: наверное, даже если захочешь – не отвяжешься. Отчего так?» Однако ничего не отвечал Чингис-хан. Только щерился в улыбке, топорща усы и показывая большие лошадиные зубы…

Верно говорят: тот, кто ныне слаб и незначителен, завтра может возвыситься, а тот, кто ныне высок – завтра окажется низвергнутым в прах. Увы, Джамуха всё яснее осознавал, что дотянуть до лучших дней и вновь подняться, вернув себе прежнее уважение соплеменников, ему не удастся. От былой силы ничего не осталось. Черта, отделявшая его от ничтожества, с каждым днём становилась всё тоньше.

…Зимой Джамуха и пятеро его спутников стали жить впроголодь: мелкого грабежа в такую пору года не сыскать, все сидят по своим аилам и далеко в степь не высовываются, а нападать на чужие курени вшестером – чистое самоубийство. Кое-как перебивались охотой, но и тут им не всегда сопутствовала удача, так что время от времени случалось ходить с пустыми животами по два, а то и по три дня кряду. Лошади у всех вконец отощали. Под толстым слоем снега они искали остатки сухой травы, но этого было недостаточно для пропитания.