Витя. Три дня пил. Проходит мимо.

– На Пасху разговеемся.

– Не, я буду в завязи. Три дня, и всё. Матку мыть надо.

Мать, старуха, в бане.

Про являвшегося ему:

– Вы горите! Проснулся, вагон горит. Старик в косоворотке, в чунях, с благообразной бородой… После той встречи и стреляли: то заклинит, то промажут в упор, то ружьё из рук выпадет. Медведь не берёт, а говно ещё дымится. Великая пятница, набежит дождь, ветер весь день, шатается всё, день шатается, странно печален.

«Ты что, хочешь нажраться по поводу Воскресения Господня?»

Молитва на сон грядущим: «…да не усну в смерть».

Шуя, дети природы. «Дай мне потому, что я есть!» Звонит сын, звонит дочь. Кто искренне оставил меня в моём валдайском покое, кому я искренне не нужен.

О масштабе мыши, лезущей вверх по занавеске.

О 46 годах царя, который построил за своё царствование капища – и погиб. Все города, народы – все творения рук человеческих пустяк перед этой его, этими его капищами, перед отпадением от бога.

«Ну хорошо, женюсь на чудной и юной деревенской девушке с прекрасной душой и нежно-розовыми лепестками, буреющими со временем… О чём я с ней буду говорить? О том, как прошла в пятницу дискотека, и за что Васька набил морду Петьке, и кто деду Михе порвал ухо, и что отец вчера опять нажрался, и она тащила его домой, а у Серёжки мотоцикл. А увезу – так будет тосковать по Серёжкиному мотоциклу, а не будет – так зачем она мне такая нужна, бессердечная».

Антоний о мусульманстве, о буддизме, об иудаизме: Бог неконфессионален.

Притча о старом священнике, впавшем в ересь, диаконе и двух ангелах.

«Вот дьякон мне говорит, что я еретик. – Ты еретик! – А что ж вы сразу мне это не сказали! – Рядом был Он. Мы хотели, чтобы Он сам проявил любовь к тебе».

Великая суббота. Утро. Снег! после лета.

Витя, пьяный, после рассказа о видениях («Вот такие мои упражнения», – заключил), приподнимаясь со скамейки:

– Хочешь, ветер остановлю!

– Не надо, – ответил я.

– Как звать?

– Что она сказала?

– Никак.

– А это можно? – показываю батюшке бутылку. – Освятить.

– А это обязательно.

Вчера зима, сегодня лето. Огромное лето. На снегу озера большими буквами: Х. В.

Сообщают: скрестили лягушку с медузой. Получилось бледно-зелёное, светящееся, прозрачное существо. Дышит.

Здесь жила девушка и её крыса по имени Сусанна. Где эта девушка, где эта крыса?

А на третьем этаже самоубийца-неудачник, раза три бросался из окна и всё по осени.

Никогда не слушайся женщин.

Скажем хуже – жизнь – в конце концов – длинные похороны себя.

Ты предлагаешь ждать, когда прокукарекают юмористические старушки?

…Который лепит свою жизнь из гипсовых бинтов. У него всё лицо в тень превратилось.

Сталин его расстрелял при Сталине.

Измена? – да, увы. Но лучше бы не испытывать любовь на прочность. Мои чувства? Теперь просто смесь презрения и жалости. Впрочем, как и ко всему миру.

Как у Сервантеса, моя левая рука усохла к вящей славе правой. Я не хотел бы обнаружить среди множества своих талантов ещё один – подлость.

Через 20 лет Америка станет чёрной.

Ты полагаешь, негры там всех баб перетрут?

Ты весь седой, в прошлом году не так.

Где вы живёте постоянно? Я везде живу временно. Я живу на земле незаконно…

Я люблю холодный воздух. Смерть – копейка. Мне осталось ноль целых и уй десятых. Я уже ничего не жду от этого времени и от этого города, кроме уродцев, которые вырастают на улицах, – бронзовые и живые: ни одного человеческого лица.

Старики, прыгающие с раскалённой крыши юношеских надежд на сковородку старческого безумия… «Будущее каждого из нас – больница, нож любопытного хирурга, искромсанный любопытными студентами труп». «Тогда Махабраху направился к покойнику и спросил его: