«Второй день не могу вспомнить фамилию мальчика, которого, который… Спали вместе. Он помер, на кладбище теперь. А я не могу вспомнить фамилию. Так всё глупо…» «Игорёк мне изменил, и теперь всё лето изуродовано».
– Был у твоего бывшего мужа в больнице. Думаю: «Хорошо бы он здесь и остался».
– И за это чудовище я вышла замуж!
– Я не виноват в той мысли, которая приходит ко мне сама, мы же человеки. Это потом я её гоню.
«Трагедия женщины начинается тогда, когда больше нет желающих оглянуться ей вслед».
«А теперь мы попросим нашего гостя Дм. Вл. Набокова прочитать нам произведение его отца».
Девочки на пляже, под вечер.
– Серёжа меня пригласил: «Давай погуляем». Мама меня не пустила: «Нет, одна ты не пойдёшь». Думаю, он обиделся.
– Знаешь, почему злодеи сначала идут на кухню?
– Почему?
– Потому что там есть ножи.
– Я тебе хочу сказать, что завтра будет утро. Значит, с добрым утром.
– Такую задницу иметь противопоказано. Иметь маленькую грудь при такой заднице – дурной тон.
Кто сражается на пути аллаха за время, равное фуваку, ему обязательно будет рай.
Фувак – время между удоями верблюдицы.
Убедись, что ты чист, что одежда твоя чиста. Проверь все свои вещи: сумку, одежду, ножи, удостоверения личности, паспорта и все бумаги. Убедись, что за тобой никто не следит.
Джихад останется сладким и зелёным, пока дождь капает с неба.
И музыка, но не мир.
Хотя я и не писатель, но раз дело идёт о книжке, я мог бы поступать так, как в таких случаях поступают Писатели, – но что они проделывают, чёрт их знает.
Леонид Добычин.
«Подготовьте меня к битве! подготовьте меня к битве!»
«Море волнуется не метрически, а ритмически».
«Господи, не лиши меня радости жизни!»
– Ты зачем бензопилу спиздил?
– Он читал в своей жизни одну книжку, Мцыри, – хохот.
– Где счастье? – Икс знает. Героин, но ненадолго. Недолгая, но счастливая жизнь.
Сломав рогатую косточку, нужно сказать тому, кому досталась лопатка:
– Бери и помни.
Ответ:
– Беру и помню.
Казнь будет приведена в исполнение только в том случае, если жертва спросит: «За что?»
«Мне нравится разруха, мосты – куски их посреди сгоревшего леса, детская проституция и наркомания, идиотизм и смертельное чернобыльское пьянство – всё до резкой черты, когда не гений становится гением, а народ и страны становятся гением…»
– Глупость всё это какая-то.
«Не существует ни животных на земле, ни крылатых тварей на небе. Но все они такие же люди, как и ты».
«В воздухе чувствовался треск раскалываемых черепов».
– Жить, конечно, надо, но – жить.
Поезд поехал. По ту сторону двойного стекла нарисованы уезжающие они, заглядывая назад, сколько позволял становящийся всё острее угол зрения.
Вынул из заднего кармана джинсов упаковку с маленькими белыми таблетками. «Если тебе плохо, съешь восемь, мне помогает восемь». Разорвал, первая упала на асфальт к железной ноге арки. В ладони семь, две остались в упаковке. Арка была ажурной и зелёной, слизал.
В полупустом вагоне метро душа отплыла от тела и повисла метрах в полутора, у двери. Прозрачное пятно, как будто сгустился и дрожит воздух, отрываясь, удалялась. Лица напротив, как за мутным двойным стеклом поезда, искривились. Если её отпустить от себя, придёт смерть или стану другим. Сунул в рот кулак и укусил до крови: «Не хочу». Уплывающее пятно, удивившись этому, остановилось. Оно смотрело на кулак, удивлённое. Четверо, сидевшие напротив, прояснились, перестали кривляться и молча смотрели на меня… Кто-то в моей голове спросил: «Хочешь умереть?» Я ответил вслух: «Нет» и на тяжёлых ногах вышел из вагона.