– Римская империя в руинах. Так много было осад и захватов. Константинополь – вот все, что от нее осталось. Мой отец потерял много земель.

Пытаясь силой вернуть утраченные территории, император сильно задолжал Венеции. Залогом же стал Терновый венец.

– Венецианский дож продаст венец, если я не выкуплю его в самое ближайшее время. Ужас! После моих ночных молитв Господь направил меня обратиться к вам.

– Хвала Богу за такую возможность! Он промыслил озарить славой Францию. – Глаза Людовика засияли. – Мы не можем обмануть его ожидания.

– Сколько это будет стоить? – спрашивает Маргарита.

Людовик хмурится:

– Такова воля Господа. Франции суждено владеть этой реликвией.

– Если так, то зачем платить? Раз она так или иначе достанется нам, что бы мы ни делали?

– Быть по сему! – Король ударяет кулаком по подлокотнику трона, глядя на супругу. – Франция заплатит нужную цену и выкупит венец.

– Премного благодарен, Ваша Милость. – Губы императора сводит, когда он кланяется. – Христианский мир в долгу перед вами.

Когда Балдуин удаляется в свои покои, Маргарита поворачивается к Людовику:

– Почему ты не поинтересовался ценой? Кто знает, за сколько император заложил этот венец.

– Тебе не следовало вмешиваться. Это важнее денег.

– Но откуда ты знаешь, что реликвия настоящая? Кто угодно мог сплести такой венец – якобы Христа.

– Сначала ты споришь со мной в присутствии императора, а теперь обсуждаешь мое решение?

Его громкий голос привлекает взгляды всех присутствующих в зале – стражи, слуг и тех, кто ждет своей очереди подать прошение королю и королеве.

– Ты всего лишь ребенок из деревни, – продолжает он, – без знаний и опыта в таких делах.

К ее лицу приливает кровь.

– Я обсуждала лишь требование нашего просителя, который правит империей, остро нуждающейся в деньгах. Будь здесь твоя мать, она бы высказала ту же озабоченность.

– Ты не моя мать. – Его губы дрожат. – Ты совсем на нее не похожа.

– Весьма об этом сожалею. – Маргарита встает и разглаживает юбку. – Иначе я могла бы уже носить твоего ребенка. – Она сходит с возвышения и покидает зал, не оглядываясь на мужа.

Кубок дрожит у нее в руке. Ей очень хочется швырнуть его в стену, хотя бы ради шума. Но вместо этого приходится сидеть за столом и строчить Элеоноре письмо, которое не будет отправлено. Никто здесь не доставит его, не прочитав.

«Никогда я не чувствовала себя такой одинокой».

Три года она прожила в изоляции. Ни одного друга при дворе; все, включая фрейлин, доносят Бланке.

«Мне не с кем поговорить, не с кем посмеяться».

Если бы королева-мать тогда, в Фонтенбло, не отослала всех ее спутников! Маргарита тоскует по Эме, по своим дядюшкам и родителям в Провансе, скучает по спорам за столом, которые так много давали ей в детстве. Без сомнения, там ей было чему поучиться, не то что здесь, где Бланка не допускает ее к ежедневным обсуждениям в своих покоях, а Людовик выговаривает за то, что она высказывает собственное мнение.

«Людовик как призрак; иногда кажется, что он меня даже не видит, а когда я жалуюсь, всем своим видом дает понять, что предпочел бы меня не слышать».

Презрение его матери к Маргарите начинает сказываться и на нем. Сегодня это стало ясно. Только рождением ему сына можно добиться его уважения.

«Мне нужно найти друга при этом дворе – чтобы не сойти с ума, но и ради безопасности. Мне нужен кто-то, кто поможет мне решить столь сложную задачу по рождению мужу наследника».

Но кто? Кому по силам избавить Людовика от навязанного его матерью стыда? Кто даст ему разрешение желать собственную жену?

«Отчего же он «исцеляет» других от их недугов, но не может исцелиться сам? Конечно, только Бог способен на такие чудеса. Наверное, мне нужно чудо».