«Дворники» скользили по стеклу, едва справляясь с дождем, и затопленная водой и истерзанная ледяными ветрами местность за городской чертой, куда направлялся маленький красный автомобиль, казалась не зеленой, а серой. Тени, которые отбрасывали ограждавшие поля каменные стены, казались белыми, потому что там скопился нерастаявший снег. Никто не стоял на обочинах, никто не прогуливался по раскисшим дорожкам вдоль заполненных жидкой грязью кюветов. Небо выглядело как запотевшее стекло, которое ежедневно трескалось, и тогда воздух заполнялся косыми потоками дождя и льда, похожими на осколки зимы, но Исабель и Падеру, сидевшим в машине, где пахло псиной и журчал автомобильный вентилятор, казалось, что это самая подходящая обстановка для их запретной любви.

Тем же вечером, доставив Исабель назад в монастырь, Падер отправился домой. Там он снова повесил на вешалку костюм и, выскользнув через заднюю дверь, вошел в паб Блейка. Его мать была уже там. От выпитого взгляд ее блуждал, складки массивного подбородка ложились на развилку между грудями. В переполненной, потной толпе, заполнившей сумрачный зал, покачивались над кружками раскрасневшиеся лица. Звучала музыка – быстрая, веселая и легкая; в ней слышалось ликование праздника, и как только первый глоток спиртного прокатился по пищеводу Падера, он подумал, что еще никогда не слышал ничего столь прекрасного. Подобной музыки раньше просто не существовало. Его взгляд проследил за полетом смычка над струнами скрипки, остановился на мгновение на клапанах и быстрых движениях пальцев игравшего на дудочке музыканта, а потом скользнул к маленькому незапотевшему окну, сквозь которое виднелись потоки дождя, которые попадали в свет уличного фонаря и от этого казались золотыми. Падер смотрел на дождь, слушал музыку, но видел перед собой только лицо Исабель, которое стояло перед его глазами точно наяву.

Конец ознакомительного фрагмента.