МАТВЕЙ. Конечно, всё возможно… Но разве нельзя им позвонить?

ИЛЛАРИЯ. И что я им скажу? Как ты, мол, Ирочка, едешь там, скоро ли будешь дома? Да она за дуру меня примет: чего звонить – не в космос же полетела. Сразу поймёт, что я не её комфортом в пути озабочена.

МАТВЕЙ. Ну и поймёт, что ты не её комфортом озабочена, а сексуально – и что такого?

Он не успевает договорить, как получает по коротко стриженой голове подушкой.

ИЛЛАРИЯ. Это кто озабочен?! Это я озабочена? Это ты озабочен!

МАТВЕЙ. А ты, значит, Иллария, нет?

ИЛЛАРИЯ. Нет!

Матвей поднимается с кровати, отбрасывает подушку, та падает на пол.

МАТВЕЙ. Ну, ясно. Тогда счастливо оставаться. Я ведь, как ты понимаешь, не в «Мортал Комбат» пришёл с тобой на пару поиграть…

ИЛЛАРИЯ. Ну и вали!

МАТВЕЙ. Не и свалю.

ИЛЛАРИЯ. Но если уйдёшь, то вообще ко мне дорогу забудь!

МАТВЕЙ. Уже начал забывать. Это какая улица – Ударников? Или Индустриальная?

ИЛЛАРИЯ. Фигляр!

Матвей принимается кривляться, принимать невообразимые позы и беспрестанно менять выражение лица. Иллария наблюдает за ним, потом начинает непроизвольно хихикать.

ИЛЛАРИЯ. Это что было, Матвей? Цыганочка с выходом на прощание?

МАТВЕЙ. Пытался вообразить и представить сексуально озабоченного фигляра.

ИЛЛАРИЯ. Обломись. Не получился. Вышел только ещё более дурацкий фигляр.

МАТВЕЙ. Сам знаю, что бездарь… Хотя обожаю лицедействовать. Потому и в театральный не пошёл. Скажут на вступительных, покажи-ка нам, Матвей батькович, сексуально озабоченного фигляра, так либо на какую-нибудь педагогиню кинусь из комиссии – и присяду лет на восемь за попытку изнасилования старой девы, либо схлопочу затрещину от неё же за безобразное копирование виляния ею задом – и скопычусь от обширного сотрясения мозга.

Иллария слушает его и хихикает.

МАТВЕЙ. Спокуха! Вторая попытка.

Он снова пытается телесно совместить фиглярство с сексуальной озабоченностью, и тут входит девушка. Это Инга.

ИНГА. Ой, это что у вас тут?

ИЛЛАРИЯ (Матвею выразительно). Ну, милый мой, что я говорила?

ИНГА (немного уязвлённо). А что ты обо мне ему говорила?

МАТВЕЙ. Да ничего особенного. Говорила, сейчас мы только начнём совершать фрикции, как вернётся Инга, у которой эти фрикции с её парнем завершились раньше нас.

ИЛЛАРИЯ. Ну ты, Матюха, и дура-ак!

ИНГА. (Илларии, совершенно буднично) Да брось ты… Так в общем и есть. А ты бы позвонила, что к фрикциям переходите, так мы бы с Глебом поужинали и повторили кое-какие эпизоды.

МАТВЕЙ. О! А что я говорил? Вот слова разумного человека, который и сам сексуально озабочен, и понимает таких же.

ИНГА (пожимает плечами). Чего тут понимать-то. А кто у нас не озабочен?

МАТВЕЙ (указывая на Илларию). Вот – эта особа женского пола, собственной персоной.

ИНГА (немного растерянно). Что, Ларька, правда? (Матвею). Но это ты, между прочим, виноват – девушку надо раскочегарить, завести, а не ждать, когда она сама созреет. Может и не созреть.

МАТВЕЙ. Видит бог – я пытался, но она каждого шороха пугается. (Передразнивает). «Сейчас Ирка войдёт – трассу в её деревню из-за метели закрыли. Сейчас Инга войдёт – они уже с её Глебасей перепихнулись».

В Матвея летит вторая подушка.

ИЛЛАРИЯ. Гад такой! Когда я эти пакости тебе говорила? Инга, не верь ему! Я лишь сказала, что ты уехала к своему парню и в любой момент можешь вернуться.

ИНГА. Так заперли бы дверь.

ИЛЛАРИЯ. У тебя же свой ключ!

ИНГА. Ну прикнопили бы записку…

ИЛЛАРИЯ. Ага! Чтобы наша чумовая комендантиха явилась с участковым? Забыла, что его опорный пункт у нас на первом этаже?

ИНГА. Ну не знаю… В конце концов, и вошла бы, открыв своим ключом, так что уж в этом такого особенного. Не думай, не полезла бы к вам под одеяло… без приглашения.