Гарри посмотрел вверх и увидел, что стоит у входа в клуб Армии и Флота.

– О, Боже мой, только не здесь! – негромко воскликнул он и быстро пошёл к дороге, туда, где свет не падал прямо на его лицо. Сатч, хромая, последовал за ним. – И не сегодня. Сегодня уже поздно. Завтра, если хотите, где-нибудь в тихом местечке, и под покровом ночи. При дневном свете я не выхожу.

И опять лейтенант Сатч ни о чём не спросил.

– Я знаю один тихий ресторанчик, – сказал он, – если будем ужинать там часов в девять, то не встретим там никого знакомого. Завтра вечером, около девяти, я буду ждать тебя на углу Суоллоу Стрит.

Следующим вечером в условленное время они ужинали в тихом уголке ресторанчика Крайтирион. Фивершэм, входя в этот зал, внимательно осмотрел его.

– Я частенько здесь обедаю, когда бываю в городе, – сказал Сатч. – Слушай!

Они отчётливо услышали тарахтенье моторов, вырабатывающих электрический свет, и почувствовали их вибрацию.

– Напоминает корабль, – с улыбкой сказал Сатч, – я сразу снова воображаю себя в кают-компании. Ну что ж, давай поужинаем, а потом расскажешь мне свою историю.

– Вы разве ничего не слышали о ней? – недоверчиво спросил Фивершэм.

– Ни полслова.

Фивершэм облегчённо втянул воздух. Ему прежде казалось, что об этом знает, должно быть, всякий. Он представил себе презрение на лицах прохожих, идущих мимо него по улице.

Лейтенант Сатч был в этот вечер ещё более озабочен, чем предыдущей ночью. Теперь, при полном свете, он хорошо видел Гарри, его худое, измождённое недосыпанием лицо и синяки под ввалившимися глазами. То, как он вбирал в себя воздух и делал судорожные, резкие движения, говорило о том, что нервы его напряжены до предела. За едой он пару раз попытался начать рассказывать, но Сатч не слушал до тех пор, пока не убрали со стола.

– Вот теперь, Гарри, – сказал он, вынимая портсигар, – приступай, и не спеши.

И Фивершэм поведал ему всю правду, не приукрасив и не утаив ничего, стараясь рассказывать медленно, подробно, обстоятельно, и в конце концов Сатч чуть было не впал в заблуждение, что это вообще чужая история, которую Фивершэм пересказывает, чтобы просто занять время. Он начал с Крымской ночи в Брод Плэйс и закончил балом в “Леннон Хаус”.

– Возвращаясь в то утро, я рано перебрался через Лоу Свилли, – сказал он в заключение, – и сразу же отправился в Лондон. С тех пор я днями сижу в квартире и слушаю, как под моими окнами, в казарменном дворе, сигналят трубы, а по ночам брожу по улицам или лежу в кровати, дожидаясь Вестминстерских часов, отбивающих каждую четверть. Когда ночью случается туман, то слышу с реки вой сирен. Хотите узнать, во сколько в парке Святого Джеймса начинают крякать утки? – спросил он сквозь смех, – в два часа, минута в минуту.

Сатч слушал, не перебивая, однако где-то в середине повествования он принял, и довольно резко, другую позу. До того момента, как Гарри рассказал о сокрытии телеграммы, Сатч сидел, положив руки на стол перед собой и глядя на собеседника, а после поднял руку ко лбу и, таким образом прикрыв лицо, оставался так до конца. В причине этого Фивершэм не сомневался – лейтенант хотел скрыть то презрение, которое почувствовал, и не полагался на одни лишь лицевые мышцы. Гарри, тем не менее, ничего в своём честном рассказе не смягчил, а твёрдо довёл его до завершения. Но и после этого Сатч не убрал руку и некоторое время ничего не говорил. Когда же он заговорил, то его слова, дошедшие до ушей Фивершэма, потрясли его тем, что в них не было пренебрежения, и хотя голос дрожал, он в значительной степени дрожал от раскаяния.