«Это так хорошо, пойти неважно куда, рука об руку, напевая песни, это так хорошо…»
Какая-то иная культура пения – с легкой хрипотцой, с каким-то синкопированным, нервным ритмом аккомпанемента. Затакт, четырехдольный танцевальный размер. Ничего общего с русскими переменными ладами и протяжностью, или залихватской удалью пляски. Это была картинка другого мира – успешного, раскованного и неизвестного ей, Нине. Мира, который манил и притягивал.
Этот мир находится там, куда она стремилась – в областном городе Свердловске. В музыкальном училище.
Мать оказалась совершенно не готова к тому, что пятнадцатилетняя дочь покидает родной дом. Одно дело, когда дети и родители питаются из одного котла, справедливо распределяя скромные доходы на всех. Другое, когда из скудной казны нужно выделить сумму на обучение и проживание дочери в большом городе, где ей придется снимать квартиру, ездить на транспорте и питаться в столовых. Кроме того, во что одеть новоиспеченную студентку? С вещами по всему Советскому Союзу беда. В магазинах – шаром покати. Ни тканей, ни сапог, ни пальто, ни курток – ничего нет!
Мать подумала, повздыхала и пожертвовала дочери свое демисезонное пальто. За три дня знакомая портниха перелицевала его, подогнав под Антонину. Теперь нужно было определиться с жильем. Общежития для студентов не было. Мать вспомнила о землячке, с которой когда-то вместе работала. Землячка – пожилая женщина, звали ее Клавдия Ивановна, уже давно жила в Свердловске. Ее сын прошел войну, был Героем Советского Союза, сейчас служил в составе советских войск в Германии. Клавдии Ивановне поручили следить за его квартирой и опекать внука, студента Политехнического института. Пока родители находятся за границей, чтобы никаких девушек, веселых компаний! Договорились, что Антонина снимет у нее угол за десять рублей в месяц. Кажется, все устраивалось не худшим образом.
Первого сентября студентов отправили на месяц убирать картошку.
Поселили в продуваемом всеми ветрами домике. Там стояли железные койки с продавленными пружинами без всякого намека не то, что на белье – на матрасы. Нина на ночь стелила на пружины ватник, прикрывалась шерстяным платком и так спала. И никто из девчонок не переживал, что в самом центре спальной комнаты стояли двухэтажные нары, на которых разместились немногочисленные для отделения хорового дирижирования парни. Нары – это было так типично для шестидесятых годов, что никто не обращал на это внимания. Парни – «золотой запас курса» – тенора и басы. Вечером топили маленькую «буржуйку», в которой на углях пекли картошку. Самый старший из парней брал гитару и пел блатные песни: «оц, тоц, первертоц, бабушка здорова. Оц, тоц первертоц – кушает компот. Оц, тоц, первертоц – и мечтает снова, оц, тоц, первертоц – пережить налет!» Под эту немудреную музыку, уставшая Нина засыпала, как ребенок. Изредка из Свердловска приезжали педагоги, чтобы поднять низко упавший моральный дух студентов. Заметив в кустах подозрительные кучки, облепленные мухами, поскольку вокруг колхозного общежития не было и намека на туалет, один из них обязательно запевал арию Руслана: «