Данила отложил в сторону нож и наждачный брусок, вытер рукой пот со лба, не торопясь, вразвалочку, подошёл к гостье, взял косу, повертел в руках.

– Отчего же не выправить. Выправлю. Тут работы-то на час-другой.

И нахмурился – от гостьи веяло странным холодом.

– Дверь надо прикрыть, а то, видать, похолодало. Не застудилась бы ты.

Он выглянул на улицу, но, к его удивлению, там было тепло. Пахло звёздами, кошеной травой и спящей ночной рекой. Кузнец в недоумении пожал плечами – откуда холод-то был?

Он вернулся внутрь, встал у печи, провёл пальцем по лезвию косы.

– Работы не много, скоро сделаю.

– Ну вот и прекрасно. Тогда я тут подожду. Если не возражаешь, – гостья зашуршала плащом, усаживаясь на кривой стул у самого выхода.

– Садись, садись… – Данила рассматривал занимательное орудие.

Странная была коса – не литовка, каких он за свою жизнь в руках держал не счесть сколько раз, а какая-то другая, никогда таких не видывал: рукоятка была длинная, метра в два с половиной, полотно – узкое и несколько коротковатое, вся она была как будто вытянута… И ещё… Странно лёгкая для косы… В общем, как владелица ею косила, было совсем ему не понятно.

– А чего это коса будто новая, а жало всё исковеркано? Никак травостой залетел? – бросил он через плечо.

– Да, может, и травостой, не видела я. Темно было.

– А чего в темноте-то косить? Много ли накосишь? – Данила всё вертел в руках косу, пытаясь лучше её разглядеть.

– Как время свободное выдалось, так и пошла косить. А то всё некогда: то туда надо, то сюда. Замучили уж совсем.

Данила хмыкнул:

– Кто замучил-то?

– Так люди всё … Покоя совсем нет. Устала я…

– А коса тут при чём? – кузнец снял полотно с рукоятки, плотно прижал его к наковальне и взял в руки молот.

Вдруг показалось ему, что гостья совсем за спиной у него стоит, обернулся – нет, на стуле сидит, как и прежде сидела. Он снова примерился молотом и, не дождавшись ответа, начал наносить им мелкие частые удары по внешней стороне полотна.

– Так куда ж я без неё… – прошелестела женщина, как только в кузнице наступила тишина. – Так вот и таскаюсь…

– Что за модель хоть? Первый раз вижу такую, – крикнул оглохший от молота кузнец.

– Модель? – женщина встрепенулась.

– Ага, коса, говорю, интересная. Что за модель? – он обернулся. – Узкая – не литовская, но и не тяжёлая – не немецкая…

И снова начал разглядывать косу – выровнялось ли жало.

– Так не знаю, что уж черти выковали, то и взяла.

Данила как стоял, так и окаменел. Вот оно что! Черти…

Всё сходится: плащ, лица нет, коса в руках. Никак за ним пришла! А он ни уважения, ни почтения не выказал…

Жуткий ужас парализовал его. Не было возможности ни вдохнуть, ни выдохнуть, и только сердце его билось с такой силой, что ничего, кроме него, не было слышно, и, казалось, в этот глухой ночной час оно поднимет на ноги всю станицу.

Ну а как выказать почтение, коли она не представилась?! А с другой стороны, что она, всем представляться что ли будет: мол, Смерть, да, по вашу душу пришла, собирайтесь да за мной следуйте? Таким-то образом она половину клиентов своих растеряет: пока представляется, тех уж и след простынет.

– Да ты работай, работай, чего встал как вкопанный? Рассвет уж скоро. И так мы с тобой всех задерживаем.

И вдруг страх, парализовавший Данилу, взял и прошёл: а не отдаст он ей косу, не будет она больше ходить и жизни чужие забирать! Схватил Данила рукоятку и хрясь ею о колено – сломал на две части. Кинул нижнюю часть в жерло печи.

– Ты это чего? – женщина встрепенулась, резко встала, чтобы увидеть, что происходит. – Чего, говорю, удумал? Мне работать надо, а ты тут шутки шутить изволишь?