Давно не видело старое кладбище такого скопления народа. Много офицеров, простые горожане – все пришли проводить героя в последний путь. У вырытой могилы стояла семья Сергея Леонидовича: убитая горем мать, лишившаяся последнего сына, вдова, держащая за руки малолетних сына и дочь. Здесь же был и генерал Алексеев, ссутуленный больше обычного, измождённый, с белоснежной непокрытой головой. Когда гроб был опущен в могилу, Михаил Васильевич тяжело повернулся лицом к присутствующим и не сразу начал свое последнее надгробное слово, видимо, собираясь с силами. Чувствовалось, сколь велика для старого генерала эта утрата. Наконец, хриплым, сдавленным, прерывающимся голосом он заговорил о Христолюбивом воине Сергии, положившим жизнь свою за други своя, верном сыне Отечества, для которого жизнь была не дорога, жила бы только Россия во славе и благоденствии, о примере для всех, который дал воин Сергий…

Взглянув на семью покойного и повысив с усилием голос, Алексеев обратился к присутствующим:

– Поклонимся же мы земно матушке убиенного, вскормившей и вспоившей верного сына Родины! – с этими словами он, седой, как лунь, тяжело больной старец, генерал от Инфантерии, Верховный руководитель Добровольческой армии, тяжело упал на колени перед матерью Сергея Леонидовича и, уже не сдерживая слёз, отвесил ей земной поклон.

Зрелище вышло душераздирающим и величественным… Следом за Михаилом Васильевичем поклонились и все присутствующие. Но Алексеев не закончил. Не поднимаясь с колен, надрывным голосом он продолжал:

– Поклонимся мы и его жене, разделявшей с ним жизнь и благословившей его на служение Родине, – и снова поклонился до земли. – Поклонимся мы и его детям, потерявшим любимого отца!

После третьего поклона генерал с трудом поднялся и, повернувшись к могиле, бросил первую лопату земли на гроб. Застучала земля по деревянной крышке и закрыла её. Над покрытым венками холмом водрузили скромный деревянный крест. На нём не было надписи, висел лишь терновый венец.

Поклонившись дорогой могиле, Ростислав Андреевич побрёл вдоль бесконечной вереницы крестов, явившихся на старом погосте в последние месяцы. Здесь были похоронены атаманы Каледин и Назаров, Митрофан Богаевский и ещё многие и многие сотни лучших сынов Дона и России. Арсентьев машинально читал надписи: «Партизан Чернецовского отряда, гимназист Платовской гимназии 5-го класса», «сестра милосердия, замученная большевиками», «неизвестный доброволец»… Словно вся Россия нашла на этом погосте последний приют… Россия белая…

У одной из могил одиноко стояла женщина, на которую трудно было не обратить внимания. На ней было одето нечто вроде чёрного балахона, перехваченного широким ремнём. Её тёмные, густые волосы отдавали в рыжину и похожи были на тёмную лаву, льющуюся из жерла вулкана. Они были небрежно заколоты длинной китайской заколкой. Женщина стояла прямо, высоко держа голову, по горбоносому профилю её можно было судить о её принадлежности к одному из кавказских народов.

Когда Арсентьев уже прошёл мимо, незнакомка вдруг спросила, не поворачивая головы:

– Скажите, вам не кажется, что на этом кладбище вся Россия похоронена?

Ростислав Андреевич остановился:

– Прошу прощения, вы обращаетесь ко мне?

– А разве мёртвые могут мне ответить? – женщина повернула голову, посмотрела на подполковника зелёными, продолговатыми глазами. – Так вам тоже так кажется?

– Да, мне подумалось об этом. У вас здесь похоронен кто-то?

– Я…

– Простите?

– Моя жизнь похоронена здесь, – женщина говорила глуховатым голосом, медленно, перебирая в руках длинные, крупные чётки. – Меня зовут Полина. Ростислав Андреевич, я давно ищу с вами встречи.